Рис. 123. Ловля кивками

Ловят на кивки донские рыболовы с весны до осени, особенно с конца апреля до конца июня, вообще после нереста. Местом ловли выбирается здесь песчаный берег или коса, причем необходимо, чтобы противуположный берег был крутой и состоял из чернозема с глиной, вероятно потому, что эти места и служат постоянным местопребыванием стерляди, и она выходит отсюда на ближайшую отмель только по ночам для жировки. По этой же причине она попадается на кивки преимущественно среди ночи, особенно если она тиха; по вечерам же и утром на кивки ловится большею частью разная бель. Присутствие последней на крючке легко узнается по усиленным содроганиям рогульки, между тем как стерлядь, попавшая на кивок, рвется только в первые моменты и при вытаскивании почти не сопротивляется и иногда идет до того спокойно, что кажется, что на кивке ничего нет. Это едва ли не самая поводливая и чувствительная к боли рыба. На пять кивков с семью крючками каждый, осматривая их несколько раз, с вечера до утра можно бывает поймать до 80 штук стерлядей. Изредка, местами, напр. в станице Цимлянской, также на р. Самаре, ловят стерлядей на подпуски, с 4—10 крючками, становясь на якоре.

В средней России ловят также стерлядей на донные закидные удочки. Насколько мне известно, у нас в верхнем течении Волги и в ее притоках, от Оки, специально уженьем стерляди никто теперь не занимается, хотя на Клязьме и был рыболов, удивший почти одних стерлядей. На Иртыше же, близ Омска, уженье стерлядей на донные удочки-закидушки составляет любимый спорт местных рыболовов-любителей.

Эти омские закидушки очень напоминают донские кивки, так как имеют тоже от 4 до 8 крючков. Грузило весом до ¾ ф. здесь тоже делается в форме прямоугольника или плоского овала, чтобы оно не могло катиться по дну и крутить леску. Последняя делается из 10–24 белых волос; крючки тоже местной выделки (тобольские), белые, мягкие, иногда из очень толстой проволоки, но очень острые.

Удочки (3–5) ставят главным образом в таких местах, где главная борозда реки находится в расстоянии 10–15 сажен от берега. Стерлядь здесь всегда держится в самой глубокой борозде русла реки с быстрым течением по устланному галькою и щебнем известняку дну. Лучший лов начинается с половины июня и длится до половины августа. Рыба берет обыкновенно с рассвета до 6 часов утра и потом после обеда — с 4 до 8 ч. вечера, что объясняется местом лова. Стерлядь берет очень тихо и вяло, не хватает наживу, подобно другой рыбе, а понемногу всасывает ее, почему клева почти не видно. Рыболов вытаскивает леску наугад или когда попавшаяся на крючок стерлядь, относимая изредка течением, слегка зашевелит леску.

Самая крупная стерлядь продается на месте от 20 до 50 р.; гигантские, полуторааршинные, рыбы не имеют даже определенной стоимости, хотя, не в обиду сказать нашим гастрономам, и уступают во вкусе средним. Это только редкая диковинка.

Но стоит только принять в соображение, что крупная и непременно живая стерлядь составляет предмет роскоши, что снулая ценится дешевле прочей красной рыбы, что мелкая стерлядь продается за бесценок, чуть не дешевле мелкой бели (по 15–20 к. за пуд ниже Царицына), и для нас станет совершенно ясным, что эта рыба не имеет настоящей торговой ценности. Всякому понятно, что только та рыба будет иметь промышленное значение, которая имеет определенную, а не случайную ценность, которая легко сохраняется и заготовляется впрок. Подобно тому как заячий или беличий промысел имеет несравненно большую важность, чем соболий, так точно и промышленное значение стерляди стоит гораздо ниже значения не только прочей красной рыбы, но и многих других видов «бели»: судака, леща, речной сельди, тарани и воблы. В семидесятых годах в Петербург привозилось стерлядей всего на сумму до 75–80 т. рублей; Москва же, надо полагать, потребляет ее не в большем количестве. Крупная стерлядь ценится в столицах действительно дороже всякой другой рыбы — около 5 р. за фунт. При перевозке сажают мелкую отдельно от крупной, потому что первая, как более вертлявая, подрезывает крупных, отчего у них краснеет брюхо и они могут уснуть. При перевозке (водою) двинских стерлядей в каждое отделение прорезной лодки, по словам Арсеньева, пускается несколько налимов, которые будто «прочищают дно в судне и, обладая обильной слизью, предохраняют стерлядей от ушибов о стенки и от порезов одной об другую о хребтовые жучки».

Так как стерлядь живет только в глубоких судоходных реках, то об искусственном разведении ее с помощью искусственного оплодотворения и вывода мальков не стоит и говорить, тем более что это оплодотворение гораздо затруднительнее, чем для лососевых, даже карповых рыб. Развести стерлядей не только в прудах и озерах, но даже во многих притоках Волги, Днепра и др. рек невозможно, так как в первых они плодиться не будут, а из последних уйдут ниже (напр., в Москве-реке). Там же, где стерлядь уже имеется, искусственное разведение тоже не имеет никакого смысла, так как гораздо проще и рациональнее охрана нерестилищ и запрещение продажи на рынках мелкой стерляди. Тем не менее стерлядь имеет очень важное значение для прудового хозяйства, так как, оставаясь всегда яловою, очень быстро в них растет и жиреет. Это давно, с незапамятных времен, было известно всем торговцам живою рыбою, которые и пускали мелкую 2—3-летнюю, еще совсем бесценную стерлядь в арендуемые ими озера-сажалки. Здесь, если эти озера и пруды изобиловали кормом, в особенности же мотылем, стерляди в 1–2 года увеличивались в ценности вдесятеро. В былое время в редких помещичьих прудах приволжских губерний не было пущенных туда стерлядей; московские живорыбные торговцы большую часть своих стерлядей всегда выпускают и выпускали в озера. Кто желает иметь стерлядей в пруде, тот должен достать через рыботорговца мелких стерлядок, а не только выведшуюся молодь, которая очень непрочна и беззащитна от хищников.

В некоторых местностях миног зовут также вьюном, угрем (на Верхней Волге); личинки — пескоройки, вьюнчики, слепые вьюнчики; на Неве — живчики, на Днепре — веретеницы, в Воронеже — пискавка. По-фин-ски — накиайнен, сильму; у ижоров — сильмуд; у латышей — негес, суттини; у эстов — сильмуд, аггексасильмад. В Польше — миног, ссач, миножек; лит. — неге, девинакис.

К числу наиболее интересных рыб России, как по некоторым весьма важным особенностям в организации, размножению и образу жизни, так отчасти и по своему промышленному значению, принадлежит, бесспорно, минога, которая (конечно, только в маринованном виде), без сомнения, хорошо известна и нашим читателям.

По своей форме и общему виду минога имеет весьма мало общего с нашими обыкновенными породами рыб. Длинное, цилиндрическое, змееобразное тело ее, хотя и напоминает несколько вьюна, а еще более угря, почему названия эти иногда даются и ей, имеет весьма важные и резкие отличия: вся кожа миноги совершенно лишена тех мелких чешуй, которые при внимательном осмотре оказываются у этих последних рыб: у миноги нет ни грудных, ни брюшных парных плавников и имеется только одно носовое отверстие, лежащее посредине головы, немного впереди глаз; рот у нее кольцеобразный и довольно сходный со ртом пиявки.

Рис. 124. Речная минога

Рис. 125. Морская минога

Самые важные, а также наиболее бросающиеся в глаза отличия миноги заключаются в особом устройстве ее жабр. При первом взгляде на эту замечательную рыбку с каждой стороны переднего, более толстого конца ее вальковатого туловища, замечаются по семи небольших отверстий, которые и послужили к меткому названию ее на Каме — семидыркой, единственному русскому, так как настоящее название «минога», очевидно, происходит от немецкого Neunauge — девятиглаз, в котором, как видно, немцы выказали немного наблюдательности. Эти четырнадцать отверстий, расположенные в двух неглубоких желобках, или бороздках, ведут в небольшие кожистые мешочки, которые и есть жабры. Таким образом, последние устроены совершенно иначе, чем у других рыб. Также отличен и самый процесс дыхания миноги. У всех других рыб вода, заключающая воздух и служащая для дыхания, проходит через рот; у миног же она при каждом расширении входит, а при каждом сжатии мешочков, что производится особенными мускулами, выходит из отверстия. Мы увидим впоследствии, что подобного рода дыхание находится в прямой связи и зависимости с образом принятия пищи.