Около шести часов утра начальник штаба жестом подозвал Ореля, подвел его к карте и, указав расположение огневых позиций французской батареи 155-миллиметровых орудий, попросил сходить к ее командиру и приказать ему во что бы то ни стало разгромить участок железнодорожной насыпи, откуда непрерывно бил пулемет или, возможно, стреляли даже два пулемета. Телефонная связь с батареей оборвалась.

Снаружи все было спокойно. По-прежнему лил дождь. Дорога превратилась в ручей из желтоватой грязи. Громыхание пушек, казалось, удалилось, но это впечатление было обманчиво — в деревне, раскинувшейся перед замком, то и дело вспыхивало зловещее красное зарево разрывов.

Небольшие группы раненых, обмотанных бесформенными повязками, окровавленных и грязных, едва тащились к полевому госпиталю. Орель вошел в еловую рощу. После дорожной грязи пружинистый ковер из мокрых хвойных игл показался ему просто восхитительным покрытием. Выстрелы французской батареи раздавались совсем близко, но Орель все никак не мог ее найти. В штабе ему сказали: «Северо-восточный угол рощи». Но где же, черт возьми, северо-восток? И вдруг среди елок мелькнул синий мундир, и в тот же миг где-то уже совсем рядом выстрелило орудие. Свернув вправо, Орель сделал еще несколько шагов и на опушке разглядел артиллеристов, хорошо замаскированных густым кустарником. Какой-то старшина, сидя верхом на стуле в расстегнутом кителе и в кепи, повернутом козырьком назад, отдавал команды. Орудийный расчет действовал со сноровкой, но неторопливо, как это свойственно хорошим рабочим. Все это походило на какой-то маленький заводик под открытым небом.

— Господин старшина, — сказал кто-то из расчета. — Пришел переводчик.

— Вот как! Тогда мы, может, все-таки узнаем, почему англичане перестали нам отвечать, — сказал старшина.

Орель передал полученное приказание старшине, ибо капитан, командир батареи, ушел на наблюдательный пункт, а лейтенант, командир огневого взвода, отправился искать место обрыва телефонной нитки.

— Договорились, — певучим и низким голосом сказал старшина, уроженец Лотарингии[70]. — Для вашего удовольствия, молодой человек, мы с удовольствием расколошматим эту штуку.

Он позвонил по телефону капитану, затем, попросив показать ему на карте соответствующий участок насыпи, приступил к вычислениям. Орель с минуту постоял около него, счастливый, что нашел этот уголок военных действий, начисто лишенный ложной романтики и где наконец-то можно услышать родную французскую речь.

Затем двинулся обратно к замку. Он пошел через поле, чтобы сократить путь к шоссе, и приблизился к месту битвы. Бригада усиления на ходу перестраивалась в боевые порядки. Орель шел мимо нее в противоположном направлении, нагнал нескольких раненых и дал им по глотку коньяка из фляги. Солдаты, шагавшие в сторону передовой, молча глядели на раненых…

Над колонной просвистел снаряд, и солдатские головы закачались, словно тополя, колеблемые ветром. Снаряд взорвался где-то на пустынном участке поля. Миновав походные порядки бригады, Орель в одиночестве выбрался на шоссе и очутился в гуще нестройно двигавшейся процессии, еще одной группы раненых. Почти у всех был жар. Но их перепачканные, измазанные кровью лица все-таки светились счастьем — ведь для них все уже кончилось. Из последних сил они спешили в тыл, горя желанием поскорее ощутить негу белых простыней и подушек.

Прошла толпа немецких военнопленных, конвоируемых несколькими хайлендерами. Полные страха глаза этих дисциплинированных зверей, казалось, так и ищут каких-то начальников, дабы отдать им честь.

У самого замка Орель встретил двух солдат, несущих офицера на носилках. Офицер был, по-видимому, очень тяжело ранен: над его животом вздулась чудовищных размеров повязка, и кровь, сочившаяся сквозь нее, медленно капала в грязь.

— Да, Орель, это я, — странным голосом проговорил умирающий.

И Орель узнал маленького капитана Уорбартона. Его тонкое мальчишечье лицо было теперь удивительно серьезным.

— На сей раз, месье, — сказал он, — доктору О’Грэйди уже не придется эвакуировать меня в госпиталь герцогини. — Он с трудом дышал. — Я хотел бы, чтобы вы от моего имени простились с полковником… и скажите ему — пусть напишет моим родным, что я не очень сильно страдал… Надеюсь, это вас не затруднит… Thanks very much indeed[71].

He найдясь, что ответить, Орель молча пожал руку этого искалеченного ребенка, который так любил войну… Носильщики не спеша пошли дальше.

В замке он вновь увидел все те же по-прежнему спокойные, но сильно помрачневшие лица. Он доложил начальнику штаба о выполнении приказания, и тот рассеянно поблагодарил его.

— Ну что там? Все в порядке? — очень тихо спросил он телефониста.

— Да… все цели накрыты, — пробормотал телефонист, — но генерал убит… Вздумал проверить лично, почему вторая бригада не продвигается вперед… Взрывом снаряда его прямо сразу зарыло в землю… Вместе с майором Холлом…

Орель представил себе седые волосы генерала, аккуратно расчесанные на пробор, его тонкое лицо, золото и пурпур обшлагов — и все это вымазано мерзостной грязью сражения. Еще два часа назад, подумал он, столько непринужденного достоинства, такая вежливая властность, а завтра — человечья падаль, гниющий труп, который солдаты, сами того не зная, будут топтать ногами… Но вокруг него уже шли беспокойные разговоры о преемнике генерала.

Вечером Орель направился в сторону передовой с полком шотландских стрелков, шедших на смену его части. Первым из встреченных друзей был доктор, работавший в укрытии.

— По-моему, наш полк не ударил лицом в грязь… — сказал доктор. — Правда, я еще не видел полковника, но все в один голос твердят, что он снова показал образец отваги и присутствия духа… Кажется, мессиу, мы поставили рекорд по числу немцев, убитых одним солдатом… Так, рядовой Кэмбл проткнул штыком аж двадцать четыре боша… Совсем недурно, не правда ли?

— Конечно, недурно, — ответил Орель, — но ведь это ужасно!.. Скажите, доктор, не вам ли пришлось обработать Уорбартона? Я встретил его на дороге. Он был совсем плох.

— Он обречен, — сказал доктор, — а его друг Джиббонс тоже умер здесь… В три часа пополудни. Ампутация обеих ног.

— О Господи! Значит, и Джиббонс тоже… Бедный Джиббонс! Вы помните, доктор, как он нам рассказывал про свою маленькую, пухленькую женушку? Сейчас она, вероятно, играет с сестрами в теннис в каком-нибудь прекрасном английском саду… А окровавленные конечности ее супруга завернуты вот в это одеяло… Просто ужасно, доктор.

— Подумаешь! — буркнул доктор и подошел к умывальнику смыть кровь с рук. — Через три месяца вы увидите ее портрет в очередном номере «Тэтлера»[72]: «Красавица вдова капитана Джиббонса, М.-К., которая вскоре сочетается браком с…»