Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

«Все слишком хорошо»…

Все слишком хорошо.
Я этого боюсь.
Все слишком хорошо.
Так в жизни не бывает.
На мотоцикле
             за автобусом
                           плетусь.
Не вскакиваю на ходу в трамваи.
Все слишком хорошо.
…Вот-вот сорвется капля —
вдруг каплю обошел.
Ах, это же не камень!
Да, я иду
        к любимой
                    на свидание.
Хочу и не решаюсь
                    побежать,
как бы по ниточке иду,
                         светящийся,
чтобы себя не расплескать,
                         не расплескать.
Все слишком хорошо…
Я это оценил!
Вот стриж
         воздух
                 стрижет.
Вот жерех
         воду
               разбил.
Через месяц
          здесь
шел!
Вдруг вспомнил —
                я привык,
что все хорошо.
И вмиг —
         холодок
как будто вода —
в семь часов утра
за воротом!
Скоро вздрогну.
Крикну: — Да!
Телефон
         прокаркает
                        вороном.

Дом водников

То —
   чить ножи-и,
              пилы, нож —
                         ницы,
топоры, стамески…
У товарной пристани,
на круче
дом стоял.
В зарослях
          колючих.
Деревянный
         двухэтажный дом.
Словно дот!
В окнах ветки
неводом свисали.
Пауки плели на рамах сети.
А соседки
перед сном вязали
рукавички,
        шарфики
и сплетни.
Ухал гром!
          Вода гудела в трубах.
Ухал дом!
         Мерцал громоотвод.
Грузчики орали песни в трюмах.
Фонари мотались.
Хлюпал плот.
Темень.
       Пламя.
Острая, как пламя,—
память.
       Тополь —
пламя за стеклом.
Удалялся гром!
Каркали
       растрепанные
                  рощи.
Листья падали в почтовый ящик.
Коридоры в нашем доме были
в виде расходящихся лучей.
Их по две дощечки мыли
от своих
       и до входных
                       дверей.
Шли дожди.
           На чердаке ржавели
водосливы,
            бакены,
                 крюки.
Баржи разворачивались,
                      ржали,
ветры в уши дули.
…Раньше в доме жили речники.
Ослепляя ливнями,
                 свободою,
блеском дегтя,
               меди,
                  кирпича,
мир тянулся к солнцу пароходами,
за стеной клубился и кричал:
— То —
     чить ножи-и,
                 пилы, нож —
                            ницы…
Мир творился в двадцати шагах.
Детство —
            ах! —
              на цыпочки вставало
и до отрочества доставало…
И тогда —
         захватывало дух!
И о том, как человек рождается,
и за что сосед в тюрьме сидел,
все, что от таких, как я, скрывается,
все я знал.
          На все, на все смотрел.
Убегал. Стучался к инвалиду,
он читал мне «Теркина», «Гренаду».
У плетня
напротив островка
мы тягали усачей на донки.
У него была одна рука,
две медали
         и четыре дочки.
А еще я
         с тополем дружил,
веселым и старым.
Никуда он не спешил
и «на вид» не ставил.
Налетали грачи.
Кричали.
Красные ручьи
мне в ладони сбегали.
А однажды —
            весной
под ветром
сивизной
       отливали ветки,
и качали
        свои тени,
и рождались
            изображенья
рыб,
   зверюшек,
            знакомых лиц,
незнакомых носатых птиц.
Удивительные мгновения —
радость,
         жалость…
Изменялись изображенья.
И опять
        не являлись.
Плыл в суденышке утлом
оловянный солдатик.
— Ой, утонет!
— Не смейте!
Утро.
Я от крика вскочил с кровати.
Люди.
     Дерево.
 Дворик.
— На-по-и-ла!
Бодро тюкал топорик.
Органом хрипела пила.
Вот окно заскрипело,
пудовые выкатив груди.
Вот оно закричало:
— Намучились, милые,
                       будет!
Показалась головка.
— Руби его, дядька,
                    под корень
— Бей!
Зверела торговка.
— Руби его,
хлебом не кормит.
— Заслонил помидоры.
Всю жизню мою заслонил.
Инвалид у забора
костылем и зубами скрипел…
А-а-а…
        Качнулась вершина,
цепляясь когтями за воздух.
С кручи
        в тину
скатились
        колючие гнезда.
…И приснился мне дятел,
он в сердце мне клювом стучал.
Дятел
делался дядькой.
И дядька
мой тополь
                    срубал.
А потом
        инвалидом
казался обрубок в тумане
и кричал:
        — Вандализм!
Помидоры вы!
Дряни!
Сам себе я приснился
большим,
        почерневшим, усталым…
— Надорвался,
             смирился! —
мне дерево детства кричало.
И пылало,
как факел.
Как непримиримости факел
к равнодушно живущим
на этой
      прекрасной
                   земле.
Утро солнцем колючим
полыхнуло на сером стекле.
Утро было обычным:
гудело,
      пыхтело,
              плескалось,
пузырями яичниц
в жиру синеватом каталось.
Просыпались сараи.
Решительно хлопали двери.
Пробегали собаки.
Летели куриные перья.
Белый парус
штанов
на веревочке весело бился.
Из соседних дворов
залетали
       бродячие
                 листья.
Утро будничным было
и манило под окнами:
                  цып-цып-цып
И охрипло
       басило:
— То —
       чить ножи-и,
               пилы, нож —
                          ницы,
топоры,
           ста…
— Та —
        тра-та-та —
                   та-та —
                         та-та!
Полыхающий горнами
день расплаты настал!
Мы шагаем по городу.
Половодье по сваям
лупит мартовским льдом.
Половодье асфальта
срывает наш дом.
Мы идем —
            пионеры!
Эй,
    дома-терема!
Вы срубили
           один
старый —
мы посадим
            тысячи
новых.
Эй,
   вы к бою
            готовы?
Никогда
        не стучать
в двери
        новому лиху.
Не рыдать
           по ночам
                 поседевшим
грачихам.
Не срубить
         топорам
наши песни
          высокие.
Мы идем —
          тополя!
              Молодые!
Веселые!
7
{"b":"214945","o":1}