Солнце во мне Сентябрьский лес Сквозь сентябрьский сухой блеск из автобуса, пропахшего грибами, я вхожу осторожно в лес, он раскачивает небо стволами, он ветвями синеву переплел и, торжественный, пылает в росе. Слышу шепот: — Хорошо, что ты пришел, ходят все ко мне, а любят не все. Тычет пальцами зелеными лес в жесть консервную и клочья газет. Ухожу я от этих мест, и уже чего-то светлого нет. Я хочу заблудиться в лесу, перелиться в него, как роса. Полдень выползет огнен и сух, и погибнет роса, но не вся — под листом притаилась в тени… Эта дольше других проживет. Я руками раздвигаю огни и вступаю в хоровод, в хоровод. И кружу по тропинкам дождей мимо рыжих смолистых грив все быстрей, и быстрей, и быстрей. И во мху замечаю гриб. Меркнет строгая красок игра и, тревожною прелью дыша, откровением сентября раскрывается леса душа. Там — в зеленой душе его — груздь. Или это студеная грусть? И опять по тропинкам дождей я на светлых полянах кружу, спотыкаюсь о лысины пней. Будьте счастливы, пни, ухожу! У дороги толпятся дубы. Полдень выжег на листьях росу. — Ах, постойте, какие грибы! Где вы столько набрали? — В лесу. Сосны Далеко где-то кличут петухи. Сквозь заросли лучей, сквозь сумрак сонный я в бор вхожу — вхожу в свои стихи — в бездумные размашистые сосны. Звенит и стынет над водою бор. Звенит и стонет, к солнцу улетая! Я понимаю, сосны, вашу боль, своей живою болью понимаю… Вам вечно напрягаться и звенеть, но никуда вам от нее не деться, не оторваться и не улететь. Такая боль бывает у младенцев. Они изводят и врача, и мать, они кричат, они ночами мокнут, а где болит — не могут рассказать. А почему болит — сказать не могут. «Я почувствовал за спиною»… Я почувствовал за спиною что-то большое и теплое. Я оглянулся — вставало солнце! Летели красные птицы. Мы костер затоптали и затопали в разные стороны, в сосны. Из орешника вылетели узенькие ладошки. Я подбежал и спросил: — Девушка, вы не видели, здесь дождик не проходил? — Проходил!.. Куропатка взметнулась от нашего хохота, чадя, как ракета, хвостом. Потянуло грибами, холодом, хвоей, папоротником, хвощом. Задымили поляны, заскрипели дубы, торчащие мельницами из тумана. А под ними грибы… Тронешь ветку рукою — дрожь! В каждой ветке — холодный душ. — Посмотрите, какой боровик! Ветры в чащу погнали эхо. И лес удивился: — Посмотрите, какой боровик! Я на миг испугался, что все это пропадет. Я шел, и смеялся, и орал: — Посмотрите, какой подосиновик! «Распахиваю дверь и замираю»… Распахиваю дверь и замираю: лежит распахнут мир передо мной. — Постой! Куда ты? — Дверью обрубаю твою любовь и сонный голос твой. Все это юность. Это все она, непримиримая к минутной фальши. — Люблю,— фальшивит кто-то у окна. Зарядка началась — фальшивят марши. Фальшиво улыбается с афиш лицо великолепного артиста. Фальшивит Клиберн?! — Эй, куда летишь, фальшиво гаркают мотоциклисты. Нет, люди здесь не виноваты, нет! И даже утро — нет, не виновато. Туда, где сосны, где вода и свет иду, бегу от сонного «куда ты?» — Куда ты, стой! — навстречу друг идет. Рассказываю — слушает, хохочет и говорит, что все это пройдет. А что пройдет, мне говорить не хочет. |
