И большой вельможа, перебравшийся в Москву с нев­ских берегов на дожитие, и какой-нибудь неведомый хо­зяевам родственник из Чухломы встречали у Архаровых одинаково теплый прием.

У них не чванились, не щеголяли заморским обхожде­нием. Дух доброжелательства и искренности царил в доме. Жили, пировали, танцевали, веселились от души и без церемоний.

Барыни и барышни тогда румянились. Гость, увидев, как некая дама допустила маленькую промашку, мог, например, без обиняков обратить на то ее внимание:

— Позвольте, сударыня, вам заметить, что левая щека у вас больше нарумянена.

В Петербурге такие слова привели бы к немедленному обмороку. А в Москве — ничего, кроме благодарности за любезную подсказку. Кстати, самой хозяйке не приходи­лось прибегать к косметическим ухищрениям. Это может показаться странным, но сохранились сведения, что у нее до старости был прекрасный цвет лица.

Дом Архаровых в допожарной Москве был едва ли не самым хлебосольным. По этой части военного губернатора и его супругу едва ли кто мог перещеголять. А ведь сопер­ников у них было много!

Среди стародавних москвичей не прощались две вещи: не­почтение к своей родне, будь она не седьмой, а хоть сороковой водой на киселе, и скудный стол для приглашенных гостей. Гут уж берегись, прегрешившие! До повадок петербургских и тем паче европейских Первопрестольной никогда не было дела. Она жила правилами дедов-прадедов и отступать от них не желала. Архаров являлся горячим сторонником этого.

О нем рассказывали массу забавного, в том числе пе­редавали и знаменитую фразу, обращенную к кому-то из гостей: «Ну чем тебе угодить? Только скажи, я для тебя и родную дочь зажарю…»

Может показаться, что широкая жизнь Архаровых неминуемо должна была привести к разорению. Ан нет! Хо­зяйка умело управляла домашними и финансовыми делами, порицала тех, кто делает долги, всему вела счет, а «излишки доходов употребляла на добрые дела и подарки».

Да и московские застолья в ту пору отнюдь не были разорительными. Первопрестольную на десятки верст ок­ружали деревни, сады, леса и реки, откуда по распоряжению господ обозами доставлялось все необходимое для сытой до изобилия жизни.

Московские же обыватели были привычны к тому, что супруга военного губернатора в одноколке ездила в лес за грибами, которые, правда, собирал ее кучер. Добыча пе­редавалась на кухню, возвращаясь на праздничный стол в виде солений или разного рода блюд. Жили, как говорится, на всем своем, даже вино изготовляли сами: из фруктов и ягод. Поэтому каждодневные обеды и воскресные балы, когда в большой архаровский дом набивалось что сельдей в бочке, при разумном ведении хозяйства были необреме­нительны для кармана, зато задавали тон душевности и сердечной близости между всеми, посещавшими дом этой супружеской пары.

Непререкаемым авторитетом у Архаровых, человеком, который простирал свою власть далеко за пределы пречис­тенского дома, был все же не сам Иван Петрович, а его суп­руга, которой звание военной губернаторши исключительно шло и к ее внешности, и к ее характеру.

Высокого роста, крупная, но ладно сложенная, Ека­терина Александровна, урожденная Римская-Корсакова, вероятно, в молодости напоминала деву-воительницу. Ее изображения тех лет до нас не дошли. На портрете великого Боровиковского она уже немолода, лицо с правильными чертами выражает спокойствие и значительность.

Архарова во всем исповедовала порядок и постоянство. В ее доме царствовал старомосковский дух семейственности, благочиния и уважения к ближнему. До конца жизни она ездила в старомодной карете, хорошо знакомой обитателям обеих столиц. Кучер и форейтор старились вместе со своей хозяйкой, как и сироты-воспитанницы, какие-то бедные родственники, которые порой проживали подле Екатерины Александровны чуть ли не весь свой век.

Женщина богобоязненная, Архарова строго соблюдала посты и церковные правила. Как вспоминали, пасхальная всенощная и заутреня совершались у нее на дому, не один час уходил у хозяйки, чтобы похристосоваться со всеми до­мочадцами и знакомыми, явившимися с поздравлениями.

Эта женщина, не получившая никакого образования, далекая от высокоумных сфер, тем не менее стала в об­ществе непререкаемым авторитетом. Никто не мог дать лучшего совета в трудной ситуации, и тогда туго затянутый узел всяческих неладов развязывался от здравых, простых рассуждений Екатерины Александровны. Виновному она доказывала его неправоту, обиженного понуждала воспря­нуть духом, покровительствовала обойденному судьбой. Бывают же такие личности, наделенные природой большим умом, добрым сердцем, умением смотреть в корень всякого явления или события и оставаться твердым в своих взглядах и убеждениях!

Наличие в обществе подобных фигур переоценить невоз­можно. По ним волей-неволей окружающие сверяют соб­ственные мысли и поступки. Человеку нужна уверенность в том, что главные жизненные принципы, правила бытия не подвержены пересмотру. Если хоть кто-то один или паче чаяния несколько известных людей следуют им неукосни­тельно, вечная оговорка «подличают все» тут же теряет свою категоричность. Именно такова была Архарова.

В отпущенный ей жизненный срок она подавала совре­менникам пример совестливости. Подобно многим потеряв в годину наполеоновского нашествия в московском пожаре и дом со всем добром, и немалую долю состояния, Екате­рина Александровна отказалась увеличить оброк со своих крестьян — он так и остался «довоенным».

Конечно, это мелочь, крохотный штришок в громадной летописи поколения, к которому принадлежала Архарова. Но разве не примечательно, что именно этот ее велико­душный гражданский и человеческий поступок не канул в Лету и дошел до нас, сегодняшних, спустя без малого два столетия?

…Императорская семья благоволила к Архаровой. Каждый год 12 июля, в день ее именин, на дачу Екатерины Александровны в Павловске с поздравлениями являлась вдовствующая императрица Мария Федоровна.

Для этого посещения именинница обычно приберегала разного рода просьбы то за того, то за этого. Она знала, что ходатайствам не откажут. Как свидетельствовали бытопи­сатели того времени, «почет старухе Архаровой принимался ею как нечто должное, принадлежащее по праву».

На дачу Архаровой заглядывал и император Александр I. Приходил запросто, без охраны, после прогулки по парку и, бывало, подгадывал то к обеду, то к ужину. Время за разговорами, совсем домашними, летело быстро.

«В Павловске, — по словам внука Архаровой, извест­ного писателя В.А.Соллогуба, — бабушка несколько раз в течение лета приглашалась к высочайшему столу. Зеленый зонтик (с его помощью берегли зрение от ярких солнечных лучей. — Л.Т.) снимался с ее глаз и заменялся паричком с седыми буклями под кружевным чепцом с бантиками. Старушка, греха таить нечего, немного подрумянивалась. Лицо ее не бороздилось морщинами, оно было гладкое и свежее».

Неизменная гостья во дворце на разного рода торжест­вах, москвичка Архарова, вразрез петербургской чопорнос­ти, себя не стесняла. Обычно в конце обеда или ужина она подзывала к себе лакея и на объемистую пустую тарелку в его руках, обходя стол, складывала то из угощения, что удостаивалось ее внимания. Все воспринимали это абсолют­но спокойно. Как писал Пушкин: «…невинные странности москвичей были признаком их независимости». Вернуться к домочадцам без гостинцев с царского стола для Архаровой было невозможно — доверху груженная всякой всячиной тарелка относилась в карету и вместе с Архаровой благо­получно прибывала на место.

Все выходили встречать хозяйку. Тут же происходила и раздача привезенного: кому пирожок, кому орех или марципан, а кому диковинный фрукт. Никто не был забыт или обделен.

Взволнованная виденным и слышанным, усталая, но довольная, «бабушка разоблачалась, надевала на глаза свой привычный зонтик, нарядный капот заменялся другим, более поношенным, но всегда шелковым, и садилась в свое широкое кресло…» Начинался рассказ о том, что было за­мечательного во дворце, кто явился в каком платье, удались ли блюда, кто с кем танцевал.