Демидов же был настойчив. И старому монаху ничего не оставалось делать, как открыть для него комнату с низ­кими потолками, где вдоль стен стояли широкие лавки с тюфяками, набитыми соломой. Большой, очевидно с водой, чан с ковшом на ободе довершал аскетическое убранство пристанища для бедных.

Однако поздний гость ни минуты не колебался. При­казав вознице отправляться домой, Демидов остался здесь ночевать. Когда настоятель вышел, комната, освещаемая лишь падавшим в оконный проем лунным светом, погру­зилась в кромешную тьму. Нащупав ближайший к нему тюфяк, Демидов, не раздеваясь, лег. Какое-то время он слышал, как гулко стучало сердце, но вдруг сознание словно покинуло его.

Он очнулся от жалостливого треньканья маленького монастырского колокола, не понимая, где он, что с ним, и только яркий солнечный свет, пробиваясь из-под неплотно закрытой двери, заставил его очнуться и вспомнить вчераш­нее. А главное, Николай Никитич сообразил: он спал всю ночь, не просыпаясь, крепким, здоровым сном, о чем давно уже и не мечталось.

С настойчивостью и решительностью, которые никогда не изменяли Демидовым, Николай Никитич усадил за стол настоятеля, желая подписать купчую на кусок монастырской земли. Как ни упирался святой отец, совсем не хотевший какого-либо соседа под боком, да еще иностранца, сумма, предложенная ночным гостем, была такова, что настоятель дрогнул.

Не откладывая дела в долгий ящик, Демидов стал стро­ить на купленной земле дом и даже воплотил свою давнюю мечту — устроил сад, свозя сюда растительность из самых разных мест, разбил клумбы с диковинными цветами.

Время шло, дом строился, цветы цвели, а монахи, которые сочли соседство иностранца беспокойным, пошли в наступ­ление. Возможно, они сочли, что продешевили: было видно, «сколь неисчерпаемо» расходуемое пришельцем золото.

В магистрат Флоренции, в церковные инстанции по­сыпались жалобы: «составлялась целая летопись козней», и Демидову «приходилось откупаться от монахов новыми подаяниями».

Но произошло то, чего Николай Никитич, в силу своего дипломатического положения вовсе не желавший раздора, простить обитателям монастыря не мог. Он заметил, что стали гибнуть посаженные им растения. Причина обнаружи­лась быстро. «Предательские монахи, — пишет анонимный автор, — мастера в химических составах, по ночам осыпали и обливали растения смертоносными веществами».

Демидов, поймав соседей на месте преступления, но стараясь избежать скандала, предложил им огромные деньги за весь монастырь.

Это у монахов успеха не имело, и тогда «князь Николо», «сообразив наконец безысходность борьбы с ними, решился на героическую меру. Он выстроил подле монастыря бранд­мауэр таких размеров, что отнял у него столь необходимый зимой в Италии солнечный свет с юга, создав этим способом для монастыря атмосферу и темноту колодца». Оставшиеся в потемках и сырости монахи на чем свет стоит ругали соседа, но в конце концов разбрелись по другим монастырям.

Заброшенная земля, теперь уже за бесценок выкуплен­ная Демидовым у папского ведомства, быстро преобража­лась. Скромный поначалу дом усилиями приглашенного хозяином архитектора обретал черты настоящего дворца. Сотни нанятых рабочих с первыми лучами солнца и до тем­ноты сооружали фонтаны, павильоны, беседки, ровняли и расширяли аллеи, разбивали парк, не уступающий по красоте садам при дворцах европейских монархов.

…По Флоренции, однако, поползли слухи, что, унося свои пожитки с насиженного места, монахи прокляли «князя Николо» и все его потомство. Они обещали, что ему ото­льется его святотатство, так как «богатство влечет за собой неотвержимое искупление».

Не очень-то обращал внимание новый владелец Сан-Донато на вопли монашествующей братии. Дело двигалось. Старые строения обители разбирались до основания, а на их месте сооружались галереи для картин, широкие монумен­тальные лестницы, уставленные мраморными изваяниями, расписывать великолепные апартаменты были приглашены самые известные и высокооплачиваемые итальянские ху­дожники. Как писали, «золото уральских заводов покрывало густыми слоями» потолки и стены.

Траты «князя Николо» на Сан-Донато были огромны. Однако немало перепало и Флоренции: русский богач ока­зался щедрым благотворителем и с охотой жертвовал на различные городские нужды.

Отдаленность Сан-Донато от Урала вовсе не сказывалась на ведении Демидовым заводских дел. Он интересовался ев­ропейскими новинками, закупал современное оборудование и отправлял «к себе». Отчетность соблюдалась строго — если предположить, что это вообще возможно при отечественных традициях. Во всяком случае, в мемуарах М.Д.Бутурлина, большую часть жизни проведшего во Флоренции и тесно общавшегося с Демидовым, можно прочитать колоритные подробности на этот счет.

«Случалось, что Николай Никитич, рассматривая отче­ты сибирских своих заводов, находил нужным вытребовать для личных объяснений во Флоренцию какого-нибудь из уральских своих приказчиков, и, получив такое приказание, сибиряк запрягал тройку в повозку и, на основании пого­ворки, что „язык до Киева доведет“, в ней проезжал всю Россию и Германию и являлся к барину во Флоренцию, не говоря ни на каком другом языке, как на русском».

…За десять лет, прожитых в Сан-Донато, Николай Никитич не успел завершить строительства грандиозного имения. Сколь огромной суммы ни стоили ему его замыслы, а все-таки двоим сыновьям он оставил наследство в два раза большее, чем получил сам.

По его завещанию Сан-Донато отошло младшему сыну Анатолю. Это вовсе не умаляло значения Сан-Донато как общедемидовского гнезда: сюда наезжали представители других ветвей семейства, жили подолгу, а старший брат Павел Николаевич вообще вел себя здесь совершенно по-хозяйски.

…«Князь Николо», действительный камергер и тайный советник, а в последние годы русский посланник во Фло­ренции, скончался в Сан-Донато весной 1828 года. Он завещал похоронить себя в своих владениях на Урале, что и было выполнено.

Когда умер отец, Анатолю Демидову было всего шест­надцать. По российским законам, он мог вступить в наслед­ство в девятнадцать лет. Время шло. Повзрослев и как-то наведавшись в Сан-Донато, Анатоль иными глазами взгля­нул на него. Грандиозные замыслы родились в его голове. Эта благословенная земля, огромное недостроенное палаццо показались ему достойным местом приложения сил.

В Париже, где он начал службу по дипломатической час­ти, для его созидательных идей пространства было маловато, в Риме, куда его перевели, дело обстояло немногим лучше, а вот на окраине Флоренции он почувствовал себя владетель­ным князем, о чем ему, вероятно, всегда мечталось.

И он добился своего. При всем изобилии во Флоренции художественных сокровищниц, ни одна из них не имела такого разнообразия коллекций, которые представляли бы собрания произведений искусства разных народов, конти­нентов, эпох. В восемнадцати залах дворца расположились шедевры живописи, скульптуры, мелкой пластики, книго­издания, ювелирного ремесла.

В каком еще частном жилище можно было видеть рабо­ты Тициана, Тинторетто, Ван Дейка, Дюрера, собрание в несколько десятков полотен Франсуа Буше и Жана Батиста Греза? Отдельный голландский зал отводился для картин Рембрандта, испанский зал был украшен произведениями Мурильо, Риберы, Веласкеса.

Особый зал отвели хозяева для работ великого Антонио Кановы. Священный восторг охватывал при взгляде на бе­лоснежные мраморные фигуры, настолько приближенные к идеальным образцам живого человеческого тела, что, казалось, стоит им оказаться под горячими лучами флорен­тийского солнца, и они задышат, заговорят.

Нелишне напомнить, что произведения этого мастера ценились исключительно дорого и лишь единицы среди весьма состоятельных людей имели возможность сделаться обладателями хотя бы одной скульптуры маэстро Кановы. У Демидовых же было целое собрание первоклассных об­разцов.

Турецкий зал заставлял себя почувствовать в волшебной пещере Алладина, на стенах которой, выложенных смальтой, сияли настоящие драгоценные камни. Залы китайский, ин­дийский, мавританский… В одном из помещений хранились два огромных, в человеческий рост, креста из слоновой кости в соседстве с мебелью драгоценного эбенового дерева. Это необычное цветовое сочетание производило поразительный эффект.