— А я, сынок, вижу ее в мыслях своих. Вот и сейчас она у меня перед глазами в зеленом пальто.

Галанинский поворот находится за знаменитым Казачинским порогом, и, чтобы добраться теперь до него, надо пройти не менее трехсот километров от Коковского затона, где проживала мать.

Но поверил капитан вещему духу своей тещи и отправился в далекий путь разыскивать останки той, которую любил. И он действительно нашел ее на Галанинском повороте, вмерзшую в прозрачный лед у самой поверхности, в том самом зеленом пальто, которое было на ней в злополучную ночь.

Отрывок из письма друга[26]

«… В 1922 году я с Поляковым поехал на Камчатку: я — рабочим, он — конторщиком к его отцу-рыбопромышленнику. В пути нас прихватил шторм. Три дня мотал по океану, унес в море, разбил все лодки и смыл скот с палубы. Все рабочие были наглухо закрыты в трюмах, но мы оба сумели избегнуть этого пленения и отсиживались в каюткомпании, куда никто уже не заходил и где был хаос и вода. И вот я заметил, как наш пароход, полузатопленное судно, которое беспрестанно гудело, призывая (кого?) на помощь, вдруг стало вставать на дыбы. Я подумал, что оно опрокинется, и выполз наружу (зачем, не знаю, от страха не помню, что делал). Зеленая кипящая гора воды ударила с носа и понесла, все смывая. Я вцепился мертвой хваткой в железную стойку, меня стало заливать. Вода была уже выше груди, а поток все несется. Вот она залила лицо, в ушах зазвенело, рот наполнился горькой водой. «Конец!» — мелькнула мысль, и вдруг я услыхал как чей-то спокойный и проникновенный голос произнес: «За плавающих, путешествующих Господу помолимся!»

— Мама, мама! Молись за меня! — хотел я закричать. Острый ветер резанул мне в лицо, волна прошла, я остался жив…

К вечеру тайфун стал утихать. Через два дня мы добрались до Петропавловска-Камчатского и стали зализывать раны.

А в ту ночь мама вдруг проснулась, стала плакать и говорить, что со мной несчастье. Потом, опустившись на колени, молилась всю ночь. Об этом мне после она и Юля рассказывали…»

Под таким именем персонажа пьесы Островского эта женщина навсегда осталась в памяти Петра Степаныча. Некрасивая, мужеподобная, грузная и чрезвычайно жадная, она обладала крупным состоянием, что, однако, не мешало ей самой работать, как последнему поденщику на своем дровяном складе в Харбине. У нее был муж, кроткий рассудительный человек, но из-за крутого нрава супруги и, главным образом, ее жадности, их брак как-то незаметно для них сам по себе растаял и превратился просто в товарищество на паях. Их связывал только дровяной склад, дававший немалые прибыли. Бухгалтерия велась тщательно; прибыли делились поровну, а до личной жизни друг друга не было дела…

Харбин 1930-х годов был что называется «битком набит» российскими беженцами от революции, большинству которых ежедневно приходилось решать вопрос, «как живу быть», как изловчиться, чтоб не погибнуть от безработицы на чужой земле.

Дела дровяного склада процветали — пришлось нанять служащего. Им оказался бывший петроградский присяжный поверенный, которому эта служба явилась тем спасательным кругом, за который удалось ухватиться уже потерявшему всякую надежду тонущему человеку. Кабаниха обратила на него свои милостивые взоры.

Бывший присяжный поверенный отреагировал так, как в его положении следовало ожидать. Соседи и даже муж решили, что это правильно — при ее-то комплекции… И одно время все были довольны: Кабаниха даже стала как-то мягче относиться к людям.

В то же время она сознавала, что грешит, и поэтому поддерживала близкие отношения с игуменьей только что созданного в Харбине женского монастыря Руфиной — вносила крупные пожертвования в монастырь и заказывала молебны. По ее старомещанским понятиям, все было логично и просто: человек грешит, и Церковь отмаливает его грехи, но за это надо платить. И блистательная Руфина, любившая появляться на люди ведомой под руки двумя послушницами, ценила Кабаниху и оказывала ей почет.

Но пришла беда. Бывший присяжный поверенный носил в себе затаенную страсть к азартным играм — может быть, ему мерещились, как Остапу Бендеру, свой Рио-де-Жанейро и другие женщины… Сперва Кабаниха терпеливо покрывала его мелкие проигрыши, но когда тот в одно утро явился на дровяной склад с мутными от бессонной ночи глазами и какой-то тихий, точно побитая собака, стараясь не глядеть в глаза своей хозяйке, та сразу поняла, что проигрыш превышает всякие нормы, и грозно спросила:

— Сколько?

— Двести сорок три рубля 80 копеек — все, что получил по счету от Каломийцевых, — был ответ, и виновный как-то весь сник, втянул голову в плечи, стал боязливо озираться, как бы ища места, куда юркнуть после ожидаемого удара…

Но удара не последовало: случилось худшее — он был сразу уволен. В сознании Кабанихи любовь имела как бы свои материально-ценностные эквиваленты в рублях, и если они не покрывали причиненного материального ущерба, то что же оставалось делать?..

И тогда она вспомнила про существование Петра Степаныча, в то время еще молодого и сильного — он закупал дрова по станциям Китайской Восточной железной дороги и отправлял их вагонами на склад. Это ничего, что у Петра Степаныча была жена. Кабаниха верила во власть денег. Мужчины… Э-э, все они одинаковые!..

Петр Степаныч был переведен на склад, а на его место поехал муж. Началась атака на Петра Степаныча, хотя атака — не то слово; так как женскими чарами Кабаниха не обладала, то она повела наступление тихой сапой: после трудового дня приглашала Петра Степаныча выпить коньячку и закусить, чем бог послал. При этом она всячески восхваляла его способности и намекала, что не такую бы ему надо иметь жену, как у него…

Петр Степаныч от коньяка отказывался, он, вообще, не пил спиртного, а за достоинства своей жены вступал в спор. Кабаниха пока что не теряла надежды. Но тут вмешался случай.

Однажды на склад забрел китаец-старьевщик. Среди всякой предложенной ему рухляди был забракованный топор с отломанным уголком. Хозяйка склада требовала за него 10 копеек, а китаец давал только пять. В пылу торга подошел Петр Степаныч.

— Мария Михайловна, я покупаю у вас этот топор, вот вам 10 копеек.

— Да что вы, Петр Степаныч! Не надо мне ваших 10 копеек, я вам дарю его. Люди свои…

Петр Степаныч отнес топор кузнецу. Тот привел его в полный порядок, вставил топорище, и обошлась эта работа Петру Степанычу немногим больше рубля. Зато свой топор! Какое же хозяйство без топора? Но допустил одну оплошность — как-то принес на склад, а там хозяйка его увидела…

— А топор-то получился у тебя хорош! — только и сказала.

Прошла неделя. Хозяйка попросила Петра Степаныча принести топор на склад — что-то понадобилось рубить.

Петр Степаныч принес. В тот же день муж с линии приехал: счета денежные надо было в порядок приводить, бухгалтерия — она точность любит.

Поработав до вечера, Петр Степаныч взял свой топор и пошел было домой, как тут налетела на него хозяйка.

— Куда мой топор тащишь? Мне самой нужно!

— Как ваш? — удивился Петр Степаныч. — Вы же сами мне его отдали — я еще вам денег предлагал…

— Не дам топор! — гневно закричала хозяйка.

— Отдай…

Вскипел Петр Степаныч.

— На, возьми! Подавись! — кинул он топор ей под ноги. — И больше я тебе не слуга — давай расчет! И ноги моей тут никогда не будет! Но ты, жадюга, помни: умирать будешь, так черти за тобой придут, и никакая Руфина тебе не поможет! Если есть пекло, так для тебя оно уготовлено…

На крик выбежал из конторы муж Кабанихи, схватил за руки Петра Степаныча и увел в контору, где пытался уговорить его остаться, но тот категорически отказался. Так они и расстались.

Прошло два года. Петр Степаныч устроился в мясной рубщиком — был мастером разделывать туши, а жил в Нахаловке, пригороде, построенном беженцами, сплошь состоящем из деревянных домиков.