Как я уже сказал, это — моя приятельница Гвен. Талантливая. Девятнадцатилетняя. Не ведает сомнений. Дитя успеха…

Есть на свете мужчины с именем Карл, и от этого никуда не денешься. Очень может быть, что при крещении им дали другие имена — но есть ли что-нибудь более произвольное, чем имя? Тебе его навязывают в самом беззащитном возрасте, и всю жизнь ты носишь его как клеймо. Как можно дать существу, которому всего три или пять дней от роду, такую серьезную характеристику, как имя! Здесь непочатый край безмолвных трагедий, на которые почему-то не обратил внимание ни один поэт. Нетрудно представить, как человеку может испортить жизнь имя Рауль в сочетании с соответствующей обывательской фамилией. Он наверняка так и не сможет справиться с этим сочетанием, как узник с крепкой решеткой, он будет беспомощно биться об него и ранить руки в кровь. Сколько возможностей уже в зародыше, вероятно, были загублены именем-пришлепкой, которое и потом действовало как тормоз! Ведь заранее не известно, станет человек поэтом или диктатором. А может быть, диктором Берлинского радио?

Имена должны подходить, как сшитые на заказ костюмы. Их следовало бы давать уже взрослым людям: это помогло бы избавиться от многих бед.

Но по свету бродит множество Карлов. Даже если они это отрицают и кичатся своим свидетельством о рождении, где записано: Грегор, Эрнст, Курт или Конрад, — все равно они Карлы, потому что в данном случае Карл — это не имя, Карл — это тип.

Он вполне симпатичный. Он крайне непостоянен; носит как чопорные шляпы, так и малаккские трости, иногда любит замшевые туфли или принципиально покупает только серебристо-серые галстуки; можно встретить таких, которые творчески подбирают к смокингу опалы или обожают перламутр; Карл обычно дарит орхидеи, но может принести и букет примул, у этого типа множество нюансов, он чувствует ситуацию…

Но в любви Карл немного прямолинеен. Вообще-то иногда приятно немного с ним пофлиртовать, чтобы ощутить это нежное, смутное ощущение покорности, так оживляющее скуку жизни… Но Карл не может этого правильно понять. В таких вещах он прямолинеен, потому что он Карл.

Часто бывает так: сидишь где-нибудь в холле отеля, на террасе, у окна кафе, удобно устроившись в кресле, играет музыка, по улице беззвучно проносятся автомобили, а где-то поблизости сидит Карл, одетый изысканно и нарядно, и то, что он тут, за одним из столиков, очень подходит к обстановке…

Карл достаточно чувствителен, чтобы заметить, что он невольно в чем-то участвует, но он и понятия не имеет, что стал частью обстановки, как кофе, мараскино или танго. Он невысокого мнения даже о самой изящной форме флирта, его не интересуют безмолвные встречи и дистанция, он не понимает, что все кончено, когда вы встаете и уходите. Скорее всего, он полагает, что именно теперь и наступило его время.

Я заключал бесчисленное количество пари на то, что, прежде чем вы пройдете пятьсот метров, Карл нагонит вас и попытается продлить мгновенье и поймать сотканное из эфира неопределенности переживание в реальные сети рандеву. Я выиграл почти все эти пари. Лишь немногие вышли вничью; в этих случаях Карл хоть и не подходил совсем близко, но узнавал адрес и начинал писать письма.

Поэтому с Карлом надо быть осторожнее уже с самого начала, чтобы он не испортил вам настроение. Особенно мучительно это в Берлине, потому что здесь каждого третьего зовут Карл.

С появлением автомобиля все изменилось. Теперь, когда кофе, мараскино и настроение в кафе отзвучат и закончатся, вы встаете и замечаете, что Карл в своем углу тоже готовится уходить. Вы выходите, садитесь в свой автомобиль и в то мгновение, когда Карл появляется в дверях, нажимаете на стартер и уезжаете у него из-под носа.

Раньше эпизод заканчивался всегда банально и неприятно; теперь вы ощущаете нежность коварства и блаженство колкости, что делает приключение чуть ли не нравоучительным. Вы развлекаетесь и одновременно воспитываете Карла.

Но может случиться так, что и Карла на улице ждет автомобиль. Тем лучше. Машина помешает ему вести себя безвкусно; самое большее, на что он способен, — обогнать вас, бросив многозначительный взгляд. Но и тот скорее всего будет коротким, иначе Карл рискует врезаться в ближайшую автомашину.

Большее невозможно. Если у вас есть желание повеселиться, вы можете свернуть на центральную улицу с напряженным движением. Карл наверняка устанет. Лучше всего, если регулировщик остановит Карла как раз у вас за спиной, а вы, выжав полный газ, умчитесь прочь.

Если же этого не случится, надо подождать, пока он с многозначительным видом обгонит вас, — и свернуть в ближайший переулок. На центральных улицах с напряженным движением даже Карл не сможет развернуться.

Мы плохо обошлись с наследством прошедших столетий. С появлением биржевого листка искусство ведения беседы стало забываться; эпистолярное искусство попало под каретку пишущих машинок; но флирт с появлением автомобиля получил новое развитие, он снова процветает, легкомысленный и беззаботный, потому что автомобиль заботливо охраняет и оберегает его от сурового ветра реальности и приветственно поднятых шляп всяких Карлов.

Аплодисменты коллег по цеху еще не отшумели для фотографа Гешвиндера, сделавшего яркий доклад о культурной ценности фотографий кинозвезд во время уик-энда, когда встал и заговорил, не дожидаясь приглашения, незаметный человечек:

— Уважаемые господа фотографы! Я пробрался на это заседание вашего общества, чтобы хоть раз основательно высказать свое мнение о вашем легкомысленном ремесле… До изобретения фотоаппарата мы жили спокойно и мирно. Серебряная монета считалась серебряной монетой, дерево было деревом, а женщина — женщиной. Правда, существовали и творили художники, но каждый из нас знал, что их картины — это всего лишь преобразованная, ненастоящая действительность.

Но потом появились вы со своими объективами и исказили мир. Вы придумали пустую фразу о неподкупности фотографической линзы, одну из самых лицемерных фраз, какие я знаю. Наоборот, нет ничего более продажного, чем глазок ваших аппаратов, который вы с печальным мужеством двусмысленно называете объективом.

Фотография внесла в жизнь ложную романтику. Не станем пока говорить о портретной эпидемии — несколько слов о ней я скажу позднее, — поговорим о простом и честном: о ландшафтных съемках.

Сколько неудачных отпусков уже есть на вашей совести, господа! В журналах и проспектах видишь восхитительные фотографии: прибой, подобно кружевному канту, лежит перед спокойно дышащим морем; элегантные отважные люди мчатся на водных лыжах по волнам; прекрасные женщины дремлют в плетеных креслах с тентами, — но когда ты упаковал вещи и приехал на место, ты видишь море цвета бульона, в котором плавают медузы, жалящие, как крапива; вместо элегантных людей на водных лыжах вокруг галдят красные как раки, лысые мужчины на надувных зверях, а женщины весят не меньше семидесяти пяти килограммов или у них некрасивые ноги. Ну, скажите сами, господа: существуют ли вообще женщины, каких вы фотографируете?

Я уверен, что нет! Посмотрите на огромные фотографии во всю страницу в иллюстрированных журналах: богини на фоне неба, леса, моря и террас — при взгляде на них загораются страсти у мужчин целых провинций! Но, собравшись, словно трубадур, и преодолев все препятствия, чтобы добраться до них, ты вынужден с разочарованием констатировать, что это точно такие же люди, как все остальные. Девушки, какие есть и у нас в Дудерштадте или в Баутцене, ничего особенного, некоторых на фото вообще не узнать. А кто виноват? Только вы со своими аппаратами! Я заклинаю вас, господа, не играйте так легкомысленно с представлением о счастье жителей средних провинциальных городов! Не обманывайте наших коммерсантов и молодых чиновников, что существуют такие женщины, как на ваших случайных фотографиях!.. Но поговорим еще о ландшафтных съемках! Попадаются фото одиноких деревенских постоялых дворов в тени огромных лип, собаки нежатся на солнце, куры прогуливаются по столам. Представляешь восхитительную, отрезанную от мира идиллию, такую заманчивую для жителя крупного города, и сразу же заказываешь по телеграфу комнату на месяц, чтобы тебя никто не опередил. Конечно, потом оказывается, что у каждого крестьянина есть автомобиль, у хозяина даже два, так что приходится в спешке удирать от шума этих старых колымаг. А почему? Потому что вы коварно сфотографировали только фасад гостиницы; если бы вы сделали снимок чуть сбоку, любому сразу же бросились бы в глаза гаражи рядом с коровниками.