И тут перед ним забрезжила цель. В прекрасном крутом вираже он пересек зал и резко затормозил перед баром, чтобы заправиться горючим. Широко раскрыв глаза, он осматривал разноцветную лабораторию, в которой дистиллировали напитки, синтезировали молочные коктейли, разные сорта рома и крепкие коктейли. Но сосредоточился он только тогда, когда увидел марширующий мимо него парад вин. Бутылка к бутылке, с отпечатанными руническими буквами, обозначающими содержимое. Это было то место, где стоило припарковаться, идеальное место для подготовки к дальнему путешествию.

Мельхиор тщательно выбирал горючее. Его пристрастие к белому бордо заставило его снова остановиться на бензине «сотерн». Но так как его одного Мельхиору показалось недостаточно, он добавил еще крепкого бургундского бензола и полностью посвятил себя заливке бака. Будучи достаточно мудрым, он знал, что масло — душа каждой машины, и принял после этого всего еще немного тягучего бенедиктина.

Потом легким движением руки включил первую скорость. Ноги медленно пришли в движение. Мельхиор коротко посигналил и перешел на вторую скорость. Делая в среднем пятнадцать километров в час, он объехал зал и направился по проезду, появившемуся между удивленными танцующими, к лестнице. Здесь он потянул свой четырехколесный тормоз и заскользил в долину, по направлению к выезду, вцепившись для лучшего торможения руками в жилетку. Он резко свернул налево, но вынужден был тут же остановиться, потому что перед ним вспыхнули фары. Он попытался проехать справа, но и там угрожающе засветились фары, — казалось, они были повсюду, куда бы он ни взглянул. Потсдамская площадь, решил он, и подъехал к уличному фонарю, потому что ему не оставалось ничего другого, как остановиться и переждать, пока все остальные автомобили проедут и освободят путь.

Он выключил зажигание и стал ждать. Он ждал. Ждал… Автомобили и фары начали кружиться перед ним, все быстрее и быстрее, загадочные магические огни начали дробиться, а ветровое стекло раскололось, раздвоилось, разтроилось, и все закружилось, словно какая-то спиритическая карусель.

Через некоторое время портье нашел осевшего на асфальт Мельхиора Сирра, который спокойно спал с широко открытыми глазами, прислонившись к фонарю. Перед ним, одинокий и такой же спокойный, стоял его автомобиль, освещенный, как положено…

Он — двухместный спортивный автомобиль, вытянутый, восхитительной формы и сказочно благородных линий; высокоскоростной, породистый, как борзые першинских кровей, с мотором, прошедшим долгую селекцию. Шасси — единый ровный сплошной рисунок, с неслыханной дерзостью уничтожающий все, что называется дугой, кривой и изгибом, освобожденный от банальности подножек и тривиального параллелизма крыльев и линии колес. Зато малогабаритный и нахально приземистый, горизонтальный, как брови рыбаков и охотников — людей, которым приходится много вглядываться в море и простор; узкие прямые полоски на кожухе радиатора, над передними колесами и позади них, отталкивающие грязь залитых дождем шоссе. И только одна над задним колесом, чтобы защитить спину. А так — все колесо свободно, и когда автомобиль, подобно призрачной тени, несется по туманному шоссе, за ним, словно серый ураган и далекая гроза, бушует вихрь отбрасываемой назад влажной земли и кусочков щебня.

Низкое ветровое стекло; низкий руль; низкие сиденья, расположенные в единственной углубленной плоскости автомобиля. Обивка из красной кожи; кузов — совсем светлый, блестящий никель, сверкающие стекла…

Гонщик, обгоняющий время и пространство.

Она — двухместный кабриолет, мягких форм, лишенная резкости линий. Доминирует не мотор, а кузов с двумя дверцами. Все технические части бесшумны; восемь цилиндров расположены в два ряда, коленчатый вал, скользя без малейшего шороха, поворачивается вокруг своей оси мягко, как ручной леопард. Никогда нельзя было сказать, работают поршни или нет, настолько беззвучно двигались они вдоль гладких маслянистых стенок своих цилиндров.

Рессоры смягчали все удары и неровности дороги, надежные сторожа, которые никого не впускали с улицы, даже если кому-то удалось бы проскользнуть мимо толстых шин низкого давления… Сиденья казались бесконечными, так глубоко ты в них погружался. Словно одежды, облегали они спину и поднимались немного наискосок, чтобы удобно поддерживать колени. В углах множество подушек, пуфов, одеял.

Даже если сильно хлопнуть дверцей — все равно она закроется нежно и тихо, поддерживаемая чудо-шарнирами, смягчающими удар.

Прекраснее всего было солнцезащитное стекло цвета старой бронзы, установленное наискось перед лобовым стеклом. Потребовалось много дней, чтобы найти стекло такого оттенка. Но зато оно давало салону парящее, смешанное, плавающее освещение, при котором кожа приобретала тот оттенок золотисто-коричневого цвета, что отражает определенный стиль жизни.

В первый раз они встретились перед светофором. Увидев изысканный профиль ее радиатора и взглянув в ее фары, Он потерял самообладание. На мгновение бензин в его жилах остановился, а потом закипел от любви.

Она тоже его заметила и почувствовала в своих цилиндрах сладкую слабость. Стало слышно, как от волнения застучали ее поршни, а кровь взволновала стартер, так что Она немного поперхнулась…

Во второй раз они встретились в гараже южного отеля. Целую итальянскую ночь, наполненную звуками колоколов, простояли они рядом и — нет, не говорили, как люди, а молчали о своей любви.

Только на следующее утро, во время заправки, они решились чуть-чуть качнуть друг другу колесами.

Жизнью одних автомобилей управляют демоны; она жестока и полна поломок, трудна, болезненна, коротка — и заканчивается чаще всего внезапной смертью. А подсознательным бытием других руководят боги, которые нежно ведут их к долгим годам счастья.

Он и Она тоже жили под счастливыми звездами. Правда, до этого вдруг наступили сумрачные дни страданий. Каждое утро их грубо отрывали друг от друга. Его гнали в рассвет занимающегося дня, а Она, одинокая, оставалась во тьме гаража. Только поздно вечером снова открывались ворота, и, овеянный вечерней зарей и женским смехом, Он возвращался к Ней из необъятной дали.

Наконец Он нашел способ больше не покидать Ее. Гордый, хотя и парализованный, Он вскоре после отъезда вернулся с поломанной осью. Теперь они долго стояли рядом, пока не прибыли запасные части.

Потом они ездили друг за другом по длинным шоссе вдоль пурпурных и синих морей; вместе взбирались на обрывистые перевалы в горах, а потом, как на крыльях, неслись домой.

Боги любили их, поэтому послали им такую благополучную судьбу, какая только возможна для автомобилей, жизнь которых всегда наполнена бескомпромиссным мужеством и безумной скоростью: теперь они оставались вместе в своем гараже-рае с видом на сад, заботливыми шоферами и центральным отоплением, где с них сметали пыль страусовыми перьями и протирали мягкими тряпками.

Мортон не мог в своей жизни похвастаться ничем другим, кроме как тем, что он прожил тридцать пять лет и сделал это с определенной легкостью. Он и в дальнейшем не собирался отягощаться какой-либо целью и волей к ее достижению. При этом его ни в коем случае нельзя было упрекнуть в инертности; напротив, он чрезвычайно живо участвовал в событиях этой жизни. Но остерегался слишком активного участия. Целеустремленный родственник с зарплатой двенадцатого разряда снова и снова живописал ему преимущества ежеквартального жалования, выплачиваемого вперед, и пожизненной пенсии в дальнейшем — Мортон только равнодушно пожимал плечами. В ответ на призывы не упустить возможности сделать карьеру, исходившие из уст активных мастеров устраивать свою жизнь, он начал разводить голубых королевских пуделей, которые очень скоро стали считаться первоклассными. Но если случайно за хорошей бутылкой вина (урожая не позднее 1921 года) завязывался разговор, то иногда он любил рассказать историю про Нелл.