Мы лежали в темноте, не соприкасаясь, ожидая, когда придет сон, но ничего не получалось.

— Ты портишь его, — сказала Сид. Она произнесла это не язвительно, а почти что нежно. — Если бы ты не избаловал его так, то всего этого бы не случилось.

— Но кому-то ведь нужно его баловать? Кто еще будет это делать? Ты?

— Не было необходимости так долго сидеть у его деда.

— Они не виделись сто лет. И я не знаю, когда еще они смогут повидаться. Им обоим было хорошо.

— Но для меня было так важно, чтобы вы пришли на спектакль сегодня вечером. Для Пегги и для меня.

— Ты не хочешь, чтобы он находился здесь. Всего-то на неделю он приехал, а для тебя это уже такое напряжение.

— Неправда. Это не так.

— Знаешь, почему я женился? Знаешь, Сид? Я женился для того, чтобы у моего сына была семья. Разве не смешно? Ну и семейка получилась. Умереть можно от смеха.

Она ничего не ответила. Казалось, она что-то обдумывала.

— Я считала, что ты женился, потому что сам хотел семью. Для себя, а не для Пэта.

— Всего лишь какая-то несчастная неделя. И это для тебя слишком.

Еще некоторое время мы лежали в темноте, не разговаривая. Мы и так сказали слишком много.

Через некоторое время я решил, что Сид заснула, но ошибся.

Она и не думала засыпать:

— Ведь раньше мы были без ума друг от друга. И совсем недавно. Мы собирались дать друг другу так много. Помнишь, Гарри? Не знаю, что с нами происходит. Мы были так счастливы.

Мне показалось, что она вот-вот протянет руку и дотронется до меня. Но ничего не произошло. Ну, и я тоже не прикоснулся к ней. Мы просто лежали в темноте. Я и моя жена. И я думал, как мы дошли до такого? Как все это случилось?

— Иногда я задаю себе вопрос, почему ты вышла за меня замуж?

Это было правдой. Я знал, что с сексом у нас все в порядке. И мы всегда все между собой обсуждаем. И чаще всего мне с ней очень хорошо. Ну и что? Из всех мужчин в мире она выбрала именно меня.

— Я влюбилась в тебя.

— Но почему? Никак не пойму, Сид. Влюбленность ничего не объясняет. Если бы ты хорошо поискала, то смогла бы найти кого-нибудь с большими деньгами, чем у меня, или с большим членом и более покладистым характером.

— Мне никто не был нужен, кроме тебя.

— Но почему?

— Потому что ты — хороший отец.

В саду старого дома царило оживление.

Все были возбуждены, потому что на следующее утро Пэт улетал в Америку. И мы с мамой старались сделать каждый оставшийся час особенным для него.

Сегодня выдался первый по-настоящему жаркий день. Я расстелил по всей длине сада пластиковую дорожку для теплиц. Потом мама облила ее водой из шланга, и она стала скользкой, как каток.

Но главной радостью для нас стал особый гость.

Берни Купер.

Когда я услышал, как весело они болтали наверху, переодеваясь в плавки, я подумал, что надо было мне организовать их встречу пораньше. Берни и Пэт могли бы провести вместе больше чем один день. Но мне было так важно, чтобы Пэт побыл с моей мамой, и с Сид, и с Пегги, и даже со стариком Гленном, что я почти совсем забыл запланировать ветречу Пэта с человеком, с которым он хотел повидаться больше всего. Так что вечером накануне последнего дня я позвонил родителям Берни и попросил у них разрешения отвезти его к моей маме. На следующий день мы собирались пойти в кино, погонять мяч в парке, а потом закусить пиццей. Но солнце светило так ярко, как будто уже наступило лето. И мальчишек было просто не вытащить из маминого сада.

Они провели весь жаркий день, катаясь по мокрой пластиковой дорожке, как по льду. Берни и Пэт были разными. Берни темноволосый, а Пэт светлый. В том, в чем Берни был бесстрашен, Пэт вел себя осторожно. Берни съезжал на животе, раскручиваясь и с размаху врезаясь в розовые кусты, и громко говорил тогда, когда Пэт предпочитал молчать. Они такие разные, но в то же время очень подходят друг другу.

Мы с мамой долго смотрели на них, на их худые ноги и руки, скользившие по мокрой дорожке. Периодически мама обливала ее водой из шланга и просила быть осторожными, когда они шлепались на траву, торопясь вернуться к исходной позиции «на старт». Мама улыбалась, а мальчишки просто умирали от смеха. Берни Купер и Пэт, семи лет, в день, который они хотели бы продлить до бесконечности.

Я знал, что у моего сына будут еще друзья. В Коннектикуте. На новом месте. В большой новой школе. Потом в колледже. Он общительный мальчик, и у него всегда будут новые друзья. Как бы Берни ни было больно, но ему придется отпустить Пэта.

И мне тоже.

Мама поехала с нами в аэропорт. Пэт взял ее за руку, когда мы сошли с Хитроу-экспресса и оказались в толпе туристов и бизнесменов. Выглядело это так, как будто он сейчас осторожно вел ее вперед, а не она его. Когда произошла эта перемена? Когда моя мама состарилась?

Мы отыскали стойку «Бритиш Эрвейз» и передали Пэта с рук на руки молодой улыбающейся стюардессе. Казалось, что она искренне рада видеть его. Пэт всегда внушал к себе такое отношение. Все, казалось, были рады его видеть. Ребенок, которого легко любить.

У выхода на посадку я присел перед ним на корточки и поцеловал его лицо, сказав, что мы скоро снова увидимся. Он вежливо кивнул. У него не было ни страха, ни грусти, и выглядел он так, как будто находился уже где-то очень далеко, в своей другой жизни.

Мама обняла его и так крепко сжала, что он чуть не задохнулся. Стюардесса взяла его за руку. И только тогда мой сын, кажется, встревожился.

— Так далеко лететь, — заволновался он. — Целую ночь добираться.

— Просто закрой глаза, и пусть они отдохнут, — посоветовала мама.

Я вспомнил день, когда взял Пэта в больницу навестить деда. Тогда стало ясно, что конец близок, и я подумал, что им обоим нужно повидать друг друга в последний раз. Я решил, что потеря наших дедушек и бабушек впервые заставляет нас понять, что жизнь — это серия прощаний.

Когда мой сын взялся за руку стюардессы, я подумал: «Увидятся ли они с моей мамой снова?»

— Ты же знаешь, что на студии высоко ценят Эй-мона Фиша, — начал Барри Твист, когда мы устроились в уютном зале «Веселого прокаженного».

Я оценил это замечание, как недоброе предвестие.

— Он смешной, ничего не боится и режет правду-матку в глаза, — заливался Барри. — Он остроумный, раскрепощенный. Опрос показывает, что среди слушателей — мужчин от восемнадцати до тридцати — он назван лучшим комиком.

— Ты дождался, когда Эймон уедет в Ирландию, чтобы сказать мне об этом?

Эймон был в отпуске. Я представлял себе, как он отдыхает на ферме в графстве Керри вот уже несколько недель. В том месте, где горы встречаются с морем и где для Эймона нет никаких шансов встретиться со своим кокаиновым дилером.

К нам подошел официант.

— Бокал шампанского. Два, Гарри? Два бокала и что-нибудь закусить. Орешки, крекеры, чипсы.

— Мне закуски не надо.

Уж слишком все это соленое. Для кровяного давления — самый яд. Теперь мне приходится думать об этих стариковских проблемах. И еще заботиться о том, чтобы не потерять работу. Об этом тоже.

— Мы хотим вернуться, — сказал я, входя в роль режиссера программы. — Эймон Фиш — самый выдающийся комик своего поколения. Его нельзя не выпускать в эфир. Это просто преступление.

— Все не так просто, — ответил Барри Твист.

— Почему?

— Опрос ведь еще показал, что большинству мужской аудитории возрастной группы от двадцати до сорока на юго-востоке страны импонируеттот факт, что Эймон, таксказать, отдыхает. Отношение же рекламодателей еще более резкое. «Большая Шестерка» — пиво, машины, безалкогольные напитки, спортивное оборудование, персональное оздоровительное обслуживание и финансы — не хочет иметь ничего общего с артистом, который только что… перенапрягся.

— Говори по-человечески, черт тебя побери! Что ты имеешь в виду?