Эти воскресные дни — мои самые любимые дни недели. Даже сейчас, когда на работе у меня все идет хорошо, ни один день не может сравниться для меня с этими воскресеньями, с этими прекрасными деньками, которые я провожу со своим мальчиком.

Мы не делаем ничего особенного, все, как бывало раньше: просто веселимся и бесимся, играем в футбол, угощаем себя чем-нибудь вкусненьким. Мы можем погулять в парке или отправиться в кино, зайти в зал игровых автоматов или в свое удовольствие побродить по торговому центру. Одним словом, счастливо проводим отведенные нам часы.

Но все же мы понимаем, что эти дни существенно отличаются от того времени, когда мы жили под одной крышей. Теперь, проведя вместе обычный и в то же время необыкновенно чудесный день, нам приходится прощаться.

Часы никогда не замедляют свой бег.

В нашей жизни был период, когда мы с ним оставались вдвоем, пока его мама была в Японии, пытаясь восстановить все то, от чего она в свое время отказалась ради меня. Именно тогда я и понял, что мы с Пэтом уникальны и неповторимы.

Я стоял у ворот его начальной школы, немного в стороне от группы матерей, ожидающих своих детей, и чувствовал, что нет в этом мире людей, похожих на нас. Но с тех пор это ощущение стерлось. Оказывается, мир наполнен людьми, похожими на нас. Даже в «Макдоналдсе» было множество таких же, как я и Пэт.

По воскресеньям закусочная забита папами «на-один-день», которые ведут никому не нужные, пустые разговоры со своими настороженными детьми самых разных возрастов. Здесь вы видели и очаровательных малышей, и угрюмых подростков с пирсингом. При этом отцы совершенно искренне старались общаться, переводя взгляд со своего ребенка на часы, дабы наверстать упущенное время. Впрочем, это им никогда не удавалось.

Мы избегали смотреть друг другу в глаза, то есть я и другие папы «на-один-день». Правда, между нами существовало некое негласное робкое братство. Особенно когда возникали неприятные сцены — слышались всхлипывания, повышались голоса, неожиданно с фырканьем отодвигался в сторону сладкий пирожок или кто-то вдруг начинал очень громко требовать соединить его с мамой по мобильному телефону — мы, «воскресные папы», понимающе посматривали друг на друга с чувством солидарности.

Когда между мной и Пэтом в очередной раз повисло молчание, я обратил внимание на то, что за соседним столиком как раз такого папашу и мучает его дочурка, девочка лет десяти, с огромными, как блюдца, глазами и с яркой лентой в волосах.

— Я вегетарианка, — сообщает она по-французски, отодвигая от себя нетронутый «Биг Мак».

У ее отца тут же отвисает челюсть:

— Когда это ты превратилась в вегетарианку, Луиза? Еще на прошлой неделе ты ею не была. Помнишь, ты съела огромный хот-дог, перед тем как мы пошли в кино смотреть «Короля Льва»?

— Я не ем телятину, — продолжает эта крошка по-французски. — Я не ем говядину.

— Я тебе не верю, — отвечает обескураженный отец. — Почему же ты не сказала мне, что стала вегетарианкой? И твоя мама мне ничего об этом не говорила.

«Вот ведь не повезло бедняге», — подумал я, и перед моими глазами Словно промелькнула вся история его любви.

Возможно, это был служебный роман. Женщина, излучающая само очарование и окутанная ароматом духов от Шанель, работала в парижском филиале его компании. Она скорее всего говорила с неповторимым акцентом, который заставлял таять сердце любого взрослого мужчины. Затем их подхватил вихрь ухаживания с любованием красотами двух великих столиц, с гуляньем под луной и дорогими букетами цветов. Затем последовала внезапная и, возможно, незапланированная беременность, а потом, когда секс наскучил, она купила билет и отправилась к себе на родину.

— У меня аллергия на «ХэппиМил», — выдает в эту минуту девочка по-французски.

Пэт перестал жевать. У него от любопытства даже приоткрылся рот. Совершенно очевидно, что девочка за соседним столом произвела на него сильное впечатление. Впрочем, на него производило впечатление все то, что говорили или делали дети старше его самого. Но на этот раз он услышал что-то совсем необычное. Видимо, для него было в новинку, что девочка старше его говорила на иностранном языке. И, самое главное, все это происходило не в кино и не по телевизору.

— Это по-японски? — прошептал он мне, наивно полагая, что все иностранные языки сводятся к японскому. Кстати, его мать прекрасно говорит на нем.

— Это французский, — также тихо прошептал я в ответ.

Он улыбнулся девочке с лентой, но та смотрела словно сквозь него.

— А почему она говорит по-французски? — спросил Пэт, неожиданно оживившись. Мне тут же вспомнились былые дни, когда он задавал мне один из своих нелегких вопросов. Я поспешил зацепиться за предложенную мне тему, одновременно испытывая внутреннее чувство благодарности.

— Эта девочка — француженка, — начал я, стараясь говорить тихо. Потом, взглянув на беднягу-отца, быстро добавил: — Наполовину француженка.

У Пэта от изумления округлились глаза.

— Она приехала издалека, ведь Французия от нас очень далеко?

— Ты хотел сказать «Франция», — поправил его я. — Нет, она находится не так уж далеко, как тебе кажется, дорогой.

— Да нет же. Французия очень далеко. Может быть, даже еще дальше, чем я думаю.

— Нет, это не так. Франция, вернее, Париж, всего в трех часах езды от Лондона на поезде.

— На каком поезде?

— На специальном. На очень скором поезде, который курсирует между Лондоном и Парижем. Он называется «Евростар» и едет всего три часа по туннелю, проложенному по дну моря.

— По дну моря? — с сомнением в голосе спросил мой сын.

— Да, верно.

— Нет, не может быть. Берни Купер ездил летом во Французию.

Берни Купер, которого мой сын всегда называл по имени и фамилии, был лучшим другом Пэта. Первым лучшим другом в его жизни. Лучшим другом, которого он запомнит навсегда. Пэт всегда цитировал Берни с такой же страстью, с какой хунвейбины цитировали великого Председателя Мао в разгар Культурной революции.

— Берни Купер ездил к морю во Французию. Ну, ладно, во Францию. Они летели на аэробусе, значит, во Францию нельзя поехать на поезде. Так сказал Берни Купер.

— Должно быть, Берни ездил с семьей на юг Франции. Париж же находится гораздо ближе. Даю тебе слово, дорогой, что от Лондона до Парижа можно доехать за три часа. Как-нибудь мы с тобой отправимся туда. Париж — очень красивый город.

— А когда мы туда поедем?

— Когда ты станешь большим мальчиком. Он серьезно посмотрел на меня:

— А я уже большой мальчик.

И я подумал: «Это верно. Ты уже теперь большой мальчик. Тот малыш, которого я держал на руках, исчез и никогда больше не вернется».

Я взглянул на часы. Было рано. В «Макдоналдсе» еше продавали завтраки.

— Пойдем, — предложил я. — Давай я помогу тебе надеть пальто. Только не забудь свой футбольный мяч и перчатки.

Он посмотрел в окно на залитую дождем улицу Лондона. Сейчас мы находились в северной части города.

— Мы пойдем в парк?

— Мы поедем в Париж.

У нас это получится, Я все хорошенько просчитал. Надеюсь, вы не думаете, что я вот так, необдуманно решил сорваться с ним в Париж? Конечно, у нас все выйдет, может, не с такими уж удобствами, но тоже вполне сносно. Три часа до Парижа на поезде «Евростар», днем осматриваем достопримечательности города, а потом — р-раз! — и домой, прямо к тому времени, когда пора отправляться спать. Я, разумеется, имею в виду, когда нужно будет ложиться спать Пэту, а не мне.

Никто и не узнает о том, что мы побывали в Париже. То есть его мать не узнает, до тех пор пока мы не вернемся назад, в Лондон. Единственное, что нам требовалось, так это прихватить с собой паспорта.

Удача нам улыбалась. У меня дома не оказалось ни Сид, ни Пегги. А дома у Пэта единственным живым существом была немка Ули, его вечно витающая в облаках няня. Так что мне не пришлось объяснять моей теперешней жене, почему, для того чтобы погонять мяч в парке Примроуз-Хилл, мне понадобилось взять свой паспорт. И не пришлось сочинятьдля бывшей жены фантастический повод, чтобы мне отдали паспорт Пэта, хотя мы с ним всего-навсего собирались отправиться в ближайший зал игровых автоматов.