Что ж, на этом можно было бы и перевернуть страницу, если бы подобный жизненный опыт голодного студента не спровоцировал мощную тему в творчестве писателя Леонида Андреева. Еще в дневниковых записях 1896–1897 годов он признается, что предпочел бы увидеть Надежду мертвой, нежели замужем за другим. Вскоре — в апреле 1898 года — это признание трансформируется в мысль о том, что он бы мог на самом деле убить ее: «У меня явилась мысль… если бы в мире все шло так, как оно должно идти, я должен был бы убить Н. А.»[95]. Интересно, что и в рассказе «Он, она и водка» у героя возникает мысль об убийстве возлюбленной, поскольку он не сможет вынести, если та «будет жить и любить другого»: «Я убью тебя. Ты отдана мне судьбой, и в могилу унесу я тебя». И там, где в момент воплощения замысла безвольный пьяница отступил, сраженный красотой и детской безмятежностью спящей героини, именно там герой «Мысли» — будущего шедевра Андреева — тщательно задумывает и планомерно осуществляет убийство, но не героини, а — счастливого соперника. В написанной от первого лица «Лжи» герой лишает жизни лгунью-возлюбленную. И, кстати, был у «Мысли» и еще один черновик — неоконченный набросок «Случилось все это очень просто…», где отвергнутый любимой женщиной герой замысливает убийство… правда, из рассказа невозможно понять, ее или же счастливого соперника. Так тема, спровоцированная жизненной драмой, в течение четырех лет медленно вращалась в сознании Андреева — и как будто ждала, когда мастерство писателя созреет, чтобы придать ей адекватное выражение. «Я сейчас затрудняюсь проследить процесс мысли, приведший меня к мысли о закономерности убийства», — в апреле 1898 года признается отвергнутый Наденькой Леонид дневнику. Ровно через четыре года — в апреле 1902-го — Андреев закончил «Мысль».

Да, доктор Керженцев — герой рассказа «Мысль», как и его автор Леонид Андреев, — «делал… предложение, и оно было отвергнуто». Более того, в исповеди героя подчеркиваются дата и реакция предмета страсти: «напомните ей: пятого сентября, она засмеялась», и, как мы уже знаем, именно 5 сентября Андреев делает предложение Антоновой и получает отказ. Героиня «Мысли» Татьяна Николаевна, отвергнув Керженцева, через два года выходит замуж за его приятеля Алексея, Надежда Александровна венчается с чиновником Фохтом в 1899 году — также через два года после отказа Андрееву. Здесь дело даже не в прямых соответствиях, а в том, что они как будто намеренно подчеркнуты в этом, одном из лучших произведений писателя. Идея убийства счастливого соперника завладевает всем существом доктора Керженцева.

Формально «Мысль» — записки проходящего на судебно-медицинскую экспертизу преступника — напоминает «Записки сумасшедшего» Гоголя, однако здесь — в отличие от случая с чиновником Поприщиным — никто: ни сам герой, ни читатели-эксперты, ни даже автор — не знает, нормален ли доктор Керженцев. На первой же странице исповеди Керженцев мстительно отмечает, что женщина, ради которой он убил счастливого соперника, «…сильно, сильно подурнела… Щеки серые, кожа на лице такая дряблая, старая-старая, как поношенная перчатка». Однако далее — и именно в этом сущность и величие «Мысли» — рассказчик уходит от накатанного сюжета адюльтера с кровавой развязкой и погружает читателя в пучины сознания и подсознания доктора Керженцева. В мутных записках героя, где факты прошлой жизни, как и откровенный рассказ о задачах преступления: «нужно, чтобы я убил Алексея; нужно, чтобы Татьяна Николаевна видела, что это именно я убил ее мужа, и чтобы вместе с тем законная кара не коснулась меня» и способах его осуществления — «симулировать сумасшествие, убить Алексея в состоянии якобы умоисступления, а потом выздороветь» — перемежаются с ужасными картинами в доме скорби, где находится герой и где постепенно обнаруживает в себе признаки подлинного безумия. Сам монолог Керженцева столь убедительно и даже с каким-то патологическим правдоподобием скользит на грани безумия и исповеди воспаленного, пропитанного ницшеанством разума, что и в момент выхода в свет в 1902 году, и по сей день «Мысль» провоцирует исследователей применить вывод героя: «Ты думал, что ты притворяешься, а ты и был сумасшедшим» — к самому автору «Мысли».

Как уже говорилось, шумный успех «Мысли» способствовал газетной шумихе вокруг вопроса о душевном здоровье автора. Рассказ ошарашил даже «видавшего виды» литературного критика Н. К. Михайловского, который в письме Андрееву недоумевал: «Какой может быть в нем идейный смысл? Если же это просто клиническая картинка душевного распада человека, то он (Михайловский. — Н. С.) недостаточно компетентен, чтобы судить, насколько точно передана психология больного. Тут нужно судить психиатру»[96]. Газетные слухи о том, что и сам Андреев имел печальную возможность «познакомиться» с психиатрией в одной из специальных клиник, подтвердил врач-психиатр И. И. Иванов в своем докладе о рассказе «Мысль», прочитанном вскоре после выхода текста в Петербурге на заседании Общества нормальной и патологической психологии. Возмущенный Андреев выступил с письмом в «Биржевых ведомостях», и г-н Иванов публично принес писателю свои извинения. В начале XX века «Мысль» активно использовалась в исследованиях специалистов-психиатров, но вместе с тем и тогда, и теперь подавляющее большинство литературных критиков считают этот рассказ глубочайшим произведением, а доктора Керженцева — достойным звеном в цепочке героев русской словесности — находящимся где-то между Смердяковым, Иваном Карамазовым и Кавалеровым[97]. Теперь — так же, как и в начале века — каждая из сторон осталась при своем мнении, шумиха же вокруг «сумасшествия Андреева» постепенно улеглась.

Да, мы можем сказать, что Андреев любил фабулы безумия, любил он и героев, находящихся на грани или же танцующих на его острие, но… читая его переписку с родными или дневники, — мы обнаруживаем полную осознанность, тщательную рефлексию, а главное — здоровый, добродушный юмор, обращенный частенько на себя самого… Как читатель, долго живущий с самыми разными текстами Андреева, его словесными, живописными и фотографическими портретами, сделанными как им самим, так и его современниками, — я полагаю, что это был весьма непростой, равно склонный к депрессиям и к чересчур эмоциональным, бесшабашным, непродуманным жестам характер… И все-таки, по моему ощущению, психически — наш герой — глубоко нормальный человек.

«Но отчего, когда я гляжу в зеркальное окно вагона, я всегда вижу призрак студента с голодными глазами, который быстро и безнадежно стремится за поездом, бесследно исчезает на шумных остановках и снова несется… над солнечными долинами Арно, над стремнинами Норвегии, над бурным простором Атлантиды?» Жизнь великих людей выгодно отличается от биографии простого смертного: ведь они — великие — недаром топтали землю и ели свой хлеб, а следовательно, фабула их жизни имеет некую тему. И потому-то сложенные друг за другом факты андреевской биографии так легко поддаются толкованию, да и сам Леонид Николаевич с чрезвычайной охотой интерпретировал свое прошлое. Одно из таких толкований мы можем вычитать из позднего рассказа «Два письма». Первая часть — монолог знаменитого и богатого, но одинокого и уставшего от реалий жизни художника, который отказывает в свидании романтически влюбленной в него деве и прощается с ней навсегда. А по сему случаю стареющий мэтр в длинном письме пересказывает юному созданию всю свою жизнь — жизнь, в общих чертах сходную с биографией автора «Двух писем», трактуя ее так: «Все приходит слишком поздно, и в этом разгадка моего отчаяния».