— Вы уже все знаете?

— Ничего. Я вас вижу второй раз. Мы давно вас ищем, но, кроме этого рисунка, у нас никаких данных о вас не было.

— Как же вы узнали, что у меня нет больше семьи, моей милой супруги, детей?

— После того, как посмотрел на рисунок. Все это написано на вашем лице.

— На лице? — Он, захлебываясь, глотал вторую пиалу чая. — Ничего на нем нет. И лица-то нет… Зачем вы, Хаиткулы-ага, сейчас сказали мне, что я счастливый? Зачем? Чтобы сделать меня еще несчастнее? Да?! — Хаитбаев, взвинченный до предела, почти крикнул: — Зачем копаетесь в моей душе? — и надолго замолк. Они молчали оба.

Хаиткулы хотел было предложить ему закурить, но не решился. Избитый прием, используемый для установления контакта, мог быть ложно понят — как обман, западня. Он сам вынул сигарету, закурил:

— Да, Атабай, ты счастливый парень. Говорю это не для того, чтобы бередить твои раны. Я вырос без отца, Атабай. Без отца. Поэтому и считаю, что ты счастливей меня. Теперь мы с тобой сами отцы. Но когда я вспоминаю, что вырос, ни разу не произнеся слово «папа», я снова чувствую себя сиротой. Это как рана, причем кровоточащая рана, и ее ничем не излечить. У тебя же другая рана, и для нее есть лекарство. Бросишь пить — будешь другим человеком. Мать, отец, жена, дети — все вернутся к тебе, им же нужна твоя любовь. Как обрадуется отец! Мне бы своего чем-нибудь порадовать, а я не знаю даже, где его могила. Твоя рана, Атабай, излечима. Поэтому я и сказал тебе, что ты счастливый человек. Я тоже счастливый, но мое счастье выщербленное с одного бока. Ты выздоровеешь, Атабай, я уверен, ты пригласишь меня когда-нибудь в гости полюбоваться твоими детьми.

Хаитбаев слушал его с поникшей головой. Когда Хаиткулы кончил, он, не глядя на майора, отозвался:

— Со мной никто так не говорил… Уже давно… Верно вы все говорите, Хаиткулы-ага. Или подохну как собака под забором, или стану опять человеком… Спрашивайте, Хаиткулы-ага, обо всем, что вас интересует.

Он снова взял свой портрет и с тоской уставился на него.

Хаиткулы же чувствовал себя неловко. Сразу переходить к делу? После такого разговора? Хотя бы паузу сделать, чтобы естественно взять другой тон… Атабай сам пришел ему на помощь:

— Вы так долго меня искали, значит, была важная причина. Только, я думаю, у вас произошла ошибка. От темных дел я далеко держусь. Все-таки у меня высшее образование, я встречался с культурными людьми. Их слова для меня что-нибудь да значили. А разве можно забыть, чему отец и мать учили? Правда, все это одни воспоминания, но и они удерживают от плохого шага… Так в чем дело?

— Скажите, Атабай, чей заказ вы исполняли, когда попросили художника вырезать трафарет по рисунку, изображающему череп с костями? Нас только интересует этот человек, и все.

Хаитбаев приложил одну руку ко лбу и стал глядеть в потолок:

— Трафарет! Трафарет! Да, да, да… подождите… У пьяницы память как дырявая бочка, все из нее вытекает. Только вот случай с трафаретом запомнился, потому что оплаты хватило на пять дней питья досыта. Сперва он дал мне тридцать рублей, говорит — премия. Потом дал еще двадцать, для мастера. Когда трафарет был готов, давал еще пятерку, но я отказался. Все же надо совесть иметь…

— Видно, ему очень трафарет нужен был, если столько денег на него израсходовал!

— Наверное. Кажется, он сказал, что работает на электростанции.

— Раньше вы его видели?

— Нет, никогда не видел.

— Странно, что, не зная вас, он поручил это дело незнакомому человеку. Может быть, ему кто-то о вас сказал?

— Нет, нет, сейчас расскажу по порядку, как было. — Он держал руку на голове, как будто так ему легче было вспоминать. — За автостанцией сидели под вечер… выпивали — то на двоих, то на троих. К нам еще один присоединился, полненький такой. Ну, мало ли кто туда приходит, не обращали внимания. Но он вынул деньги и попросил сходить за бутылкой: «Дома жена ворчит, не дает пригубить». Разговорились, все о нас спрашивал, а о себе ни слова. Впрочем, нам было все равно. Там он меня и подцепил.

— Вы где передали ему трафарет?

— На том же месте.

— При каких обстоятельствах? Вспомните, прошу вас, все подробности.

— Сказал: принеси в одно место. Я не захотел.

— В какое место?

— Говорил: встретимся возле ДОСААФ.

— Почему не согласились?

— Не захотелось переть в такую даль пешком. Я вообще, кроме автостанции, почти нигде не бываю, там опохмеляться лучше всего. Вот я и говорю ему: давай приходи сюда… Имени его не знаю, но думаю, что живет рядом, пришел за товаром в комнатных шлепанцах, в шерстяном спортивном костюме. Я даже подумал, что он работник спортивного общества.

— Значит, искать надо в том районе?

— Район там маленький, вы не беспокойтесь. В каком-нибудь доме рядом с автостанцией живет. Я думаю, он нас из окна увидел и решил подойти, чтобы о деле договориться. Точно, увидел из окна, потому что только мы собрались, а он тут как тут. Надо обойти дома, что на той улице… Сказать, что пришли из горгаза плиты проверять, никто не усомнится.

— Если я доверю эту операцию вам, как на это посмотрите, Атабай?

Хаитбаев минуту молчал, потом сказал:

— Если доверите, попытаюсь.

Вечером того же дня Атабай Хаитбаев с удостоверением техника горгаза в кармане начал обход квартир. Для записи жалоб и серьезных неисправностей его снабдили соответствующим «журналом», который впоследствии был передан в контору горгаза. Трудность новой роли для Атабая заключалась не в том, чтобы хорошо сыграть новую роль, а в том, чтобы под любым предлогом (главный — «я на работе!») отказываться от выпивки, которую ему могут предложить. Они обсудили с Хаиткулы и этот вопрос. Атабай дал слово, что, по крайней мере, пока не разыщет того человека, постарается не напиться.

В первой квартире хозяин попросил, чтобы ему ускорили обмен двухконфорочной плиты на четырехконфорочную. Семья растет, много готовки, много стирки, и ему бывает стыдно, когда он не может вовремя напоить чаем родственников — надо ждать, когда плита освободится. Атабай все записал в «журнал», а хозяин уже вынимал из буфета миску с кавурмой и бутылку «Московской». Поставил на стол, табуретку пододвинул к Атабаю:

— Садись, гостем будешь!

Зная, что нарушает закон гостеприимства, что обидит хозяина, борясь с непреодолимым желанием промочить горло хотя бы одной стопкой, Атабай нашел в себе силы отказаться:

— Извините, на работе не пью. Нагорит мне, если узнают… Если в следующий раз откажусь, можете отрубить мне голову!

На этот раз пронесло, в следующий отказаться будет легче — успех окрыляет. Так и было дальше, а в некоторых домах как будто насмехались над ним, думали, на водку просит: «То днем с огнем не сыщешь вас, а когда не надо, шляетесь. Разве в это время проверяют плиты? Что-то подозрительно… На бутылку, наверное, хочешь, парень, получить? Признайся…»

Кое-где ему вовсе не открыли, хотя он слышал через дверь, что хозяева дома. В двух квартирах оказались знакомые: «Атабай! Давно бы так. Бог помощь, не пей больше». В квартирах, где мужская половина была дома, Атабай долго не задерживался: увидит, что здесь не тот, кто ему нужен, и поскорее вон. За один вечер он обошел два больших дома. Наутро начал обходить следующий. В двадцати девяти квартирах он побывал, но того, кого искал, не встретил. Оставалась последняя. Он нажал кнопку звонка, не чувствуя уже никакого желания продолжать поиск — был голоден и зол. За дверью спросили: «Кто там?» — «Инспектор горгаза…»

Дверь приоткрылась, женщина выглянула в щелку:

— У нас хорошо плита работает. Все равно смотреть будете?

— Надо, так положено, — неуверенно сказал Атабай. Его впустили. Женщина показалась ему привлекательной — в шикарном платье из японского шелка… но он не успел полюбоваться ею, потому что из глубины квартиры раздался мужской голос:

— Жена! Это ко мне?

Атабай даже вздрогнул, по телу побежали мурашки. Он прошмыгнул в кухню и приник к плите. «Не надо спешить уходить отсюда, может быть, хозяин заинтересуется и сам сюда выйдет, и я украдкой посмотрю на него, голос ведь того самого типа… Только бы не узнал меня, а то будет скандал. А чего, собственно, бояться? Может, я на самом деле работаю в горгазе». Такими сомнениями терзался Атабай, отвинчивая и привинчивая гайки, винты, шурупы, стараясь запомнить место каждой детали, чтобы, не дай бог, не испортить исправную вещь.