Я, должно быть, стоял как прикованный секунд десять, и наконец Слэттери, чье лицо было обращено к двери, взглянул через плечо Фиклинга и увидел меня.

Слэттери улыбнулся и произнес:

– Вы, наверное, очень шокированы, доктор Куртин. Фиклинг обернулся, и на его лице я прочел неприкрытую ненависть и страх.

– Какого черта ты тут делаешь? Я опустил взгляд на свой саквояж:

– Я надеялся, нам удастся избежать новой встречи.

– Да уж конечно.

– Вы сказали, я должен быть шокирован, – обратился я к Слэттери.– Что меня действительно потрясло, это ваши совместные проделки в последние несколько дней. Теперь я знаю, почему ты придумал, будто встретил ночью в среду несчастного мистера Стоунекса, – сказал я Фиклингу.– Мне уже все понятно.

– В таком случае... – начал Фиклинг, но Слэттери волнующе-интимным жестом взял его за руку и мягко произнес:

– Что вам понятно, доктор Куртин?

– Вы собрались спокойно наблюдать, как ни в чем не повинного молодого человека повесят за убийство, которому вы пособничали. Вы оба.

Фиклинг смотрел в пол, но на лице Слэттери изобразилось откровенно показное изумление.

– Я весь день был на репетиции хора и играл на органе, а Фиклинг сопровождал вас. Каким же образом мы могли соучаствовать в преступлении?

– Как уже было сказано, мистер Слэттери, – произнес я решительно, – я понял, в чем заключалась хитрость. Человек, поивший нас чаем, и тот, который погиб, – разные люди.

– Вы собираетесь убеждать власти, чтобы они поверили еще одной вашей примечательной теории? – Слэттери все еще улыбался.

Я промолчал.

– Это твоя месть? – спросил Фиклинг.

– За что? – спросил я. Он не отозвался.– Что ты мне сделал, отчего бы я замыслил отомстить тебе?

На его лице появилась злобная улыбка.

– Ты уверял, что простил меня.

При этих словах я ощутил такое отчаянное желание схватить его и, стукнув предварительно головой о стенку, придушить, что я пошатнулся и вынужден был опереться рукой о спинку стула.

Немного овладев собой, я проговорил со всем спокойствием, на какое только был способен:

– Ты помог ему соблазнить ее, так ведь?

– Соблазнить ее! – передразнил он.– Он ее не соблазнял. Что за вздор. Это она его соблазнила. Но ты прав: я их познакомил, так как подозревал, что он тот человек, который может ее спасти.

– Спасти ее?

– Она рассказала мне, что вышла замуж с единственной целью: избавиться от своей матери. Тебя она считала невыносимым занудой. Физически отталкивающим к тому же.

– Ты врешь. Она меня любила. Когда мы вступали в брак, нас связывала взаимная любовь.

– Ты что, в самом деле не понимаешь? Самообман – это худший вид обмана. Ты слюнтяй. Пичкаешь себя утешительной ложью.

– Это ты лжец. Лжец и предатель. Замыслил предать своего ближайшего друга, разрушить его счастье. А теперь еще хвалишься этим.

– Предать, – ухмыльнулся он.– Тебе нужно, чтобы тебя предавали, это помогает тебе утвердиться в своем моральном превосходстве.

– Значит, сейчас мне остается только радоваться, ты ведь для этого меня и пригласил? Чтобы опять предать. Ты хотел мною воспользоваться. Использовать мое доброе имя, чтобы обеспечить алиби себе и своим сообщникам. Ты плел мне о Бергойне, уговаривал пойти и прочесть надпись, ничего общего с ним не имеющую! – только чтобы я наткнулся у нового дома настоятеля на этого человека.

– Вы говорите о мистере Стоунексе? – с озадаченным видом спросил Слэттери.

– Я вовсе не законченный идиот, мистер Слэттери. Согласен, я много раз бывал бестолков, но иногда соображал совсем неплохо.

– Что ж, наполовину я с вами согласен, – отозвался он с омерзительной улыбкой.

Подзадоренный его словами, я выпалил:

– Человек, которого я встретил днем в среду, был не мистер Стоунекс – тот находился поблизости и спокойно обедал.

Слэттери стукнул себя по лбу:

– Конечно! Это был его брат.

Я презрительно от него отвернулся. Я построил на оговорке неправильную гипотезу, и теперь мне было стыдно об этом вспоминать. Но по крайней мере я в отличие от других не просмотрел некоторые настораживающие факты, хотя и не сумел правильно свести их воедино.

Фиклинг нерешительно растянул губы в пьяной ядовитой улыбке:

– Его брат-близнец. Не забывай об этом, Мартин.

– Не брат. Тут я был не прав. Не брат, а муж сестры. Я заподозрил, что он оговорился, но неправильно понял, как именно.

Я думал, что мое открытие заставит их оторопеть, однако они, хотя и обменялись нервными взглядами, совсем не казались раздавленными. Что это значило: я все еще не додумался до полной правды?

– И что вы собираетесь делать? – В вопросе Слэттери не прозвучало ничего, кроме умеренного любопытства.

– Не знаю. Похоже, вы всех обдурили. Хотя, думаю, сержант о многом догадывается. Не исключено, что и другие тоже, но у них есть причины вас покрывать. А я понял теперь, отчего каноники к вам так снисходительны. Но имейте в виду: скоро вашей безнаказанности придет конец.

К своему удовольствию, я убедился, что на сей раз вывел их из равновесия. Фиклинг вздрогнул, и даже Слэттери явственно встревожился. Достигнув желаемого, я проворно открыл дверь и вышел на улицу. Они это заслужили. Меня не мучила совесть из-за того, что я собирался сделать. Слова Фиклинга попали в цель. В тот миг я верил, что он сказал правду. Она меня не любила. Я ее. не привлекал.

Я пересек тихую и пустую Соборную площадь и осторожно сунул пакет в почтовый ящик дома настоятеля. Затем я отправился на Хай-стрит и снял комнату в «Дельфине ». Я настолько пал духом, что готов был отослать доктору Локарду записку с извинениями. Меня пугали и новые вопросы относительно убийства, и дипломатические усилия, необходимые, чтобы устроить судьбу манускрипта. Но затем я подумал, как горько стану упрекать себя, если упущу случай снова побеседовать с миссис Локард, и решился пойти.

Обиталище мистера Локарда – дом библиотекаря – представляло собой просторный и удобный старый дом на Нижней Соборной площади. Дверь открыла служанка и, приняв пальто и шляпу, сказала, что ей велено проводить меня в кабинет хозяина; там я и нашел его сидящим за столом у окна, меж тем как в камине ярко пылало пламя. Встав, доктор Локард тепло меня приветствовал.

– Я еще раз просматривал манускрипт. – Доктор Локард кивком указал на стол.

– Он у вас здесь?

– Одна из немногих привилегий, сопряженных с моей должностью, – пояснил он с улыбкой, – состоит в том, что мне позволено брать на дом книги и рукописи. Не желаете ли сесть и вдвоем ознакомиться с ним заново?

– А как же!

Мы устроились за столом.

– Вам, наверное, интересно будет узнать, что я установил его источник, – сказал доктор Локард.

– Источник? – Я удивленно на него воззрился.

– Просматривая манускрипт сегодня утром, я понял: что-то мне в нем знакомо.

– Вы упоминали однообразный стилистический прием, к которому автор питал слабость, но в чем он состоит, не объяснили.

– Избыток превосходных степеней. Я был уверен, что сталкивался с такой особенностью прежде, и затем мне припомнилось вот что.– Он открыл книгу, лежавшую на столе.– Это «Vita Constantini»[10], которая, как вам, вероятно, известно, является жизнеописанием франкского святого, жившего в десятом веке, запись же относится к одиннадцатому.

– Но как она могла послужить источником Гримбалдова манускрипта, написанного веком или двумя ранее?

– Прошу вас, доктор Куртин, ненадолго набраться терпения. Я начну читать несколько фраз, предшествующих кульминационной точке текста, и вам сделается ясно: речь идет о том, как смело святой Константин противостоял современным ему правителям.– Он начал читать латинский текст, чередуя оригинал с переводом: – Король Хагебарт мало уважал церковников, чему наглядным примером служит то, как он поступил с ученым епископом Грегориусом, мучеником.