Двое из них упали без сознания под ударами, третьему раздробили локоть, когда палка опустилась на него. Четвертый выпрыгнул вперед и взмахнул саблей прежде, чем конец палки задел его и сшиб с ног.

Другие нападавшие закричали в ужасе и обратились в бегство. Сломя голову они бежали обратно в кабинет аббата Эндрю и спаслись через разбитое окно. Несколько монахов хотели устроить погоню, но аббат Эндрю остановил их.

— Постойте, братья мои, — крикнул он им вслед. — Не наше дело наказывать и мстить. Один Господь вправе сделать это за нас.

— Но достопочтенный аббат, — возразил брат Патрик, который принадлежал к группе отважных защитников. — Эти люди пришли сюда с одной целью — убить вас! Сперва вас, а потом и нас всех!

— Несмотря ни на что, месть не должна быть тем чувством, которое руководит нашими поступками, — ответил на это аббат с удивительным спокойствием. Похоже, он полностью преодолел свое первоначальное замешательство. — Не забывай, брат Патрик, что мы не испытываем ненависти к нашим врагам. Мы не хотим ни наказать их, ни нанести вред. Мы хотим только сохранить то, что правильно.

— Я не забываю этого, достопочтенный аббат. Но если мы схватим их, то, возможно, выясним, кто их подослал.

— Мы займемся теми, кто остался у нас, — возразил аббат и указал на мужчин, лежавших без сознания на полу коридора. — Я сомневаюсь, что они выдадут нам, кто их подослал, но, может быть, этого вовсе и не потребуется.

Он распорядился позаботиться о раненых. Монахи обработали их раны и позаботились о том, чтобы они вновь стали здоровы, как требовала того заповедь любви к ближнему. Брат Патрик склонился над одним из потерявших сознание, откинул его капюшон и стянул маску.

Под ней показались на свет бледные черты молодого человека с белокурыми волосами и бакенбардами. Но удивление еще больше возросло, когда Патрик откинул накидку нападавшего. Под черной рясой на белый свет показался красный цвет — красный цвет мундира британского драгуна.

Монахи Келсо застыли от ужаса. Ни один из них не рассчитывал на такой поворот дела, за исключением аббата Эндрю.

— Ну, что ж возврата нет, — пробормотал он и его взгляд омрачился. — Враг вернулся и показал свое лицо. Началась битва, братья мои…

На следующий день после их находки в библиотеке и таинственной борьбы на улицах Вальтер Скотт и Квентин снова оправились навестить профессора Гэнсвика. Возможно, они лелеяли надежду, что ученый сумеет рассказать им больше о круге камней, упоминавшемся в древнем фрагменте.

Первую половину дня сэр Вальтер провел в городской управе, где пытался разузнать подробнее о битве, свидетелями которой он стал ночью вместе с Квентином. Как члену Верховного суда, ему оказали подобающее уважение, однако констебли едва могли чем-нибудь помочь; за эту ночь не поступало никаких сообщений, караульные из ночного дозора вообще ничего не слышали о том, чтобы в темных переулках университетского квартала разыгралась какая-то драка. Судя по всему, сэр Вальтер и его племянник оказались единственными свидетелями происшествия — и с наступлением нового дня даже они начали сомневаться, а действительно ли это произошло.

Пока сэр Вальтер проводил ночь за своим письменным столом, Квентин прилег поспать, но едва сумел отдохнуть.

Все снова он думал о волнующих событиях, об открытии, которое они сделали, и о темных тенях, которые преследовали их. И как только он закрывал глаза и засыпал, дурные видения снова вставали перед ним — кошмары о рунах и отвратительные рожи, круги камней и огни, полыхающие в ночи и обещающие конец света.

Соответственно таким же мрачным было и его настроение, когда они ехали в карете на Хай стрит. Если его дяде было угодно закрывать глаза и дальше искать рациональное объяснение, то ему давно было ясно, что здесь играет свою роль не только чистое совпадение. Постоянно Квентин думал о тех предостережениях, которые им высказали как инспектор Деллард, так и аббат Эндрю.

Сэр Вальтер, умеющий читать по лицу Квентина как по раскрытой книге, внимательно поглядел на него. — Мой любезный племянник, — сказал он, — я умею ценить, что ты делаешь для меня. Но в твоем взгляде я читаю ужас.

— Ты путаешь ужас с осторожностью, дядя, — поправил его уверенно Квентин. — Если я правильно припоминаю, то Цицерон считал ее лучшей составляющий храбрости.

Сэр Вальтер усмехнулся.

— Прекрасно, что, несмотря на все волнения, ты находишь еще время для изучения классиков, мой мальчик. Но я говорю серьезно. В ходе этих ошеломляющих событий я уже потерял одного студента и не хочу оплакивать смерть второго. Если тебе будет по сердцу выйти из кареты и вернуться в твою семью, то я пойму это. Твой дом недалеко отсюда. Я мог бы сказать кучеру, чтобы он…

— Нет, дядя, — сказал Квентин решительно. — Это правда, я разделяю не все твои взгляды, касающиеся этого мистического случая. Но в последние недели и месяцы ты много сделал для меня, и я не могу оставить тебя в беде, когда ты во мне нуждаешься. И при всем уважении, дядя, у меня есть предчувствие, что я еще не раз понадоблюсь тебе в эти дни.

— Ты славный парень, Квентин. — Сэр Вальтер кивнул головой. — Ты научился преодолевать свой страх. Но я не хотел бы, чтобы ты рисковал своей жизнью из благодарности. Ты уже достаточно поддержал меня. Люди, с которыми мы имеем дело, опасны, это они уже не раз доказали. И я не смогу показаться твоей матери на глаза и сказать, что ты лишился жизни из-за моего упрямства.

Голос сэра Вальтера стал совсем тихим, и Квентину показалось, что его дядя не столько устал от бессонных ночей, сколько утомлен ответственностью, которую он нес на своих плечах. Возможно, подумал он, что ему следует немножко избавить от нее дядю.

— Тогда уволь меня с твоей службы, — предложил он, не раздумывая долго.

— Что ты имеешь в виду? Ты больше не хочешь учиться у меня?

— Я уже многому научился у тебя, дядя, и я уверен, что многому еще мог бы научиться. Но при всем том, что, возможно, еще предстоит нам, я бы хотел сопровождать тебя не как ученик, а как… — Он оборвал себя на полуслове, когда ему стало ясно, что его слова могут истолковать как заносчивые. — А как твой друг, — добавил он немного тише.

Сэр Вальтер ответил не сразу, а посмотрел в окно кареты, на узкие фасады домов на Хай стрит, мимо которых они проезжали. Скоро они доедут до дома профессора Гэнсвика.

— Что случилось, дядя? — поинтересовался Квентин, мучительно размышляя, не зашел ли он слишком далеко.

— Ничего, мой мальчик. — Сэр Вальтер отрицательно покачал головой. — Я как раз задал себе вопрос.

— Какой вопрос?

— Какой дурак когда-то вбил тебе в голову, что ты не способен ни на что путное и что в твоих жилах течет ненастоящая кровь Скоттов. Ты думаешь, я не вижу твои слова насквозь? Ты полагаешь, я не замечу, что движет тобой?

— Прости, дядя, я…

— Ты почувствовал это, не правда ли? Груз, давящий мне на плечи, ответственность, которую я ощущаю и которая почти не дает мне дышать. Чтобы облегчить мою участь, ты хочешь забрать у меня хотя бы ответственность за себя, ты хочешь быть подле меня как друг, хотя ты не разделяешь ни мои взгляды, ни мой решительный настрой в этом деле.

— Но нет, дядя, — сначала вежливо заверил его Квентин, но потом решил высказать все до конца. — Верно, — признался он, — я не согласен с тобой, что касается этого случая, и охотно признаю, что мне не по себе. То, что мы выяснили, кажется мне жутким, и если было бы возможно, то я бы с охотой отступился и оставил все это в покое. Но теперь все по-другому. Прежде всего, потому что ты настаиваешь на том, чтобы разобраться в этом деле. Не знаю, откуда ты берешь мужество, дядя, но это очевидно, что ты не боишься этих людей. Во всем, что я делаю, ты всегда был для меня образцом для подражания. Я и отправился в Абботсфорд с целью, чтобы хоть немножко стать таким, как ты. Теперь у меня есть для этого возможность, и я не упущу ее. Когда все считали меня дураком и никчемным человеком, ты один поверил в меня и принял в своем доме. Этого я никогда не забуду. Поэтому для меня было бы честью и дальше сопровождать тебя в твоих расследованиях — как друг или как голос разума.