В пятницу, 17 июля, в Советский Союз прилетел президент Финляндии Урхо Калева Кекконен. Причем его визит не был официальным — он прибыл в Союз по личному приглашению нашего премьер-министра Алексея Косыгина, чтобы вместе с ним совершить поход через Кавказский хребет. Стоит отметить, что этот поход был приурочен к 70-летию Президента Финляндии, которое как раз отмечалось в это лето. Я не оговорился — Кекконену действительно исполнялось 70 лет, однако выглядел он на 50, отличался большой работоспособностью и постоянно занимался спортом. Косыгин знал это, поэтому и решился на такой «подарок». Правда, предварительно он подстраховался: уведомил о предстоящем походе своего лечащего врача, с расчетом на то, что тот в свою очередь сообщит об этом главному кремлевскому эскулапу Евгению Чазову. Так оно и вышло. Едва Чазов узнал об этом (а это была пятница, 17 июля), он тут же поспешил вылететь в Минеральные Воды, чтобы лично пройти путь, по которому следом за ним пойдут Косыгин с Кекконеном. Далее послушаем рассказ самого врача:
«Переход должен был состояться через Клухорский перевал, один из самых доступных. Но нельзя было забывать, что это около 25 км горных дорог, 5 км подъема и 7 км спуска.
Прямо после самолета и автомашины (а от Минеральных Вод до Северного Приюта в Домбае, где начинается трасса перехода через перевал, километров 200) мы с двумя мастерами спорта прошли весь путь без остановки. Вышли около 12 часов дня, и надо было спешить, чтобы до темноты выйти в Абхазию. Самым тяжелым был участок подъема. В конце пути, несмотря на то, что все вещи у меня взяли мастера спорта, я шел как в тумане, мечтая лишь об одном — не упасть и скорее добраться до Южного Приюта. А ведь мне было всего 40, а не 70, как У. Кекконену.
Вернувшись в Москву, я позвонил Косыгину и сказал, что вряд ли они осилят весь переход и что необходимо срочно восстановить старую дорогу до вершины перевала и подъем совершить на машинах. Кроме того, на трассе создать места отдыха и подстраховать переход медицинским персоналом и спасателями.
А. Н. Косыгин выразил удивление, каким образом я узнал о предстоящем визите Кекконена, хотя все прекрасно понимал, и поблагодарил за участие в его организации, добавив, что ничего особенного им не надо, потому что он и Кекконен физически подготовленные люди, и переход для них — пустяк. Однако, несмотря на эти утверждения Косыгина, все было сделано, как я предложил. И Президент Финляндии успешно ознаменовал свое 70-летие переходом через Кавказский хребет, в память о котором у меня остались специально изготовленные для этого случая запонки, подаренные мне У. Кекконеном. Сам он прекрасно перенес переход, а спасателям пришлось нести через горы не его, а молодого и довольно массивного адъютанта…»
Между тем инициатива Косыгина с приглашением в Союз Кекконена и переходом через горы была весьма плохо встречена в кремлевском руководстве. Недовольных было много: во-первых, Брежнев, он всегда недолюбливал премьера, любая инициатива которого больно била по его самолюбию, во-вторых, Подгорный, который по своему рангу — президента страны — и должен был преподносить «подарок» президенту другой страны, в-третьих, Андропов, на плечи которого ложилась вся ответственность за этот переход — в горах ведь могло произойти все, что угодно. Именно последний и вызвал к себе Чазова в тот же день, когда тот объяснял ситуацию Косыгину. Приехав, врач застал его несколько встревоженным. Сходу председатель КГБ стал выговаривать эскулапу: «Не надо было вам вмешиваться в эти косыгинские дела. Сам он кашу заваривал, сам бы и расхлебывал. И не надо вам ехать на этот дурацкий переход, пусть сами идут. Кое-кто не очень доволен вашей активностью в этом вопросе». Чазов возразил: «Юрий Владимирович, Косыгин очень тонко переложил ответственность на меня, да и в какой-то степени на вас. В создавшейся ситуации мой долг сделать все возможное, чтобы переход обошелся без неприятностей». Андропову не оставалось ничего иного, как согласиться с этим выводом: «Вы правы, Алексей Николаевич все правильно рассчитал. Теперь и вам и нам надо обеспечить полную безопасность перехода».
Как вспоминает Е. Чазов: «И хотя Андропов прямо не сказал, но я понял, что кто-то из окружения Брежнева, а может быть, и он сам, хотели, чтобы возникли сложности в ходе визита, в которых можно было бы обвинить А. Н. Косыгина. То, что Брежнев был в курсе всех событий, я понял потому, что накануне визита Кекконена в Минеральные Воды он позвонил и сообщил, что хотел бы на несколько дней лечь в больницу на диспансеризацию, хотя это и не планировалось. Я вынужден был остаться в Москве. Волнений не было, ибо все, что необходимо, было сделано и «успех» Кавказского перехода был обеспечен…»
А теперь перенесемся в знойный Египет, где тем летом термометр порой зашкаливал за отметку 52 градуса. В этих невыносимых условиях наши зенитчики продолжают выполнять интернациональный долг по защите египетского неба от налетов израильской авиации. 18 мюля произошел один из самых кровопролитных боев. Все началось в полдень, когда израильтяне нанесли удар по египетскому дивизиону. Через два часа последовал новый налет большой группы самолетов. В бой вступили дивизионы майоров М. Мансурова и В. Толоконникова. Причем сначала все складывалось для наших зенитчиков удачно. Два пуска — два уничтоженных самолета, один из них — неуловимый «Фантом». Однако чуть позже, при следующем налете, четверка «Фантомов» зашла на дивизион с тыла и обстреляла его реактивными снарядами. Затем нанесла мощный бомбовый удар. Наши зенитчики понесли самые крупные с начала войны потери — восемь человек были убиты, сгорела пусковая установка, взорвались ракеты, дизель. Подразделение пришлось отвести в тыл. После этого боя было решено изменить тактику. Теперь дивизионы поочередно должны были выходить непосредственно к Суэцкому каналу, в засады, и в случае появления самолетов противника внезапно открывать огонь.
Между тем далекая родина живет своей жизнью. Сверстники советских зенитчиков, погибших в египетской пустыне 18 июля, заняты кто чем: одни в праздном безделье загорают на крымских пляжах, другие поступают в вузы, поскольку в самом разгаре горячая пора приемных экзаменов. К примеру, выпускник одной из ферганских школ Александр Абдулов по совету отца-актера отправился тем летом в Москву, чтобы поступить в «Щепку» — театральное училище имени Щепкина. Однако экзамены провалил и несолоно хлебавши вернулся обратно в Фергану. Там он не стал мудрствовать лукаво и с первого же захода поступил в педагогический институт на факультет физкультуры.
В разряд неудачников тем летом попала и другая будущая звезда отечественного кинематографа — Елена Коренева. Будучи дочерью известного кинорежиссера Алексея Коренева, она никогда не хотела стать актрисой, а мечтала быть философом. Однако желая пробудить в себе дремавшую индивидуальность и поднабраться жизненного опыта, она решила хотя бы год отучиться на актерском. Но, увы, ее заход оказался неудачным. Пройдя два тура в Школе-студии МХАТ, она была остановлена на третьем. Вердикт комиссии звучал безжалостно: расхождение внутренних и внешних данных. Кстати, тогдашний ухажер Кореневой Саша, который тем летом поступит в МГУ, был рад такому результату: он не хотел, чтобы его возлюбленная шла в актрисы.
Теперь поговорим о тех, кому удалось благополучно пройти сквозь горнило экзаменов. Так, будущий «усатый нянь» Сергей Проханов поступил в Щукинское училище. А Вадим Абдрашитов был наконец принят на режиссерский факультет ВГИКа. До этого он в течение нескольких лет делал попытки попасть туда, но все оказывалось тщетно. Но Абдрашитов был чрезвычайно настойчив. До этого он успел закончить знаменитый ФИЗТЕХ (МФТИ), что в Долгопрудном, но профессию свою не любил и просто бредил киношной режиссурой. Он три года отработал по специальности, а затем перевелся в МХТИ, где была очень хорошая любительская киностудия. Он стал снимать хронику жизни института, хорошо овладел 16-миллиметровой камерой. С этого момента он взял твердый курс на ВГИК; Каждый год он посылал туда свои работы на предварительный творческий конкурс, когда еще не надо было документы предъявлять. Однако каждый год его «заворачивали», причем разные преподаватели: то Герасимов, то Таланкин, то Кулешов. Но в июле 70-го Абдрашитову наконец повезло — его принял на свой курс Михаил Ромм.
