В светлый праздник 1-го Мая ваш покорный слуга с утра надел на себя парадно-выходную рубаху и брюки и вместе с пацанами со своего двора на Казаковке стал дожидаться, когда по родной улице со стороны улицы Радио прошествует колонна демонстрантов. Колонна появилась в поле нашего зрения часов около восьми. Нашей задачей было влиться в ряды демонстрантов и прошествовать с ними аж до самой Красной площади. Стоит отметить, что совершить этот маневр нам, мальчишкам, было гораздо легче, чем взрослым. Дело в том, что каждая колонна собиралась по территориальному принципу и чужих в свои ряды не допускала (за этим внимательно следили правофланговые). Однако детям-нарушителям в отличие от взрослых делалась скидка и правофланговые смотрели на их просачивание в свои ряды сквозь пальцы. Пройдя по Красной площади, мы обычно так же пешком возвращались на родную Казаковку: по Пятницкой до Садового кольца, а оттуда до Курского вокзала — рукой подать. В девять вечера мы мчались на "физтик" (территория Института физкультуры), где стояли ракетные установки для салюта. В тот вечер, 1 мая, в вечернее небо Москвы с разных точек было выпущено по 20 залпов.

Между тем участники популярной рок-группы "Машина времени" встречали первомайские праздники не в самом хорошем расположении духа. Дело в том, что в последнее время в коллективе наметился раскол. Главными его инициаторами были двое: Александр Кутиков и Сергей Кавагое. Они и раньше недолюбливали друг друга, но теперь эта нелюбовь достигла своего апогея. Кавагое принял решение поступать в МГУ, а это лишало группу возможности поехать на юг, где обычно совмещалась работа с приятным отдыхом. Кутиков потребовал исключить Кавагое из коллектива как предателя, тот в ответ сделал то же самое: дескать, либо я, либо Кутиков. В итоге последний плюнул на все с высокой колокольни и ушел в другую группу — "Високосное лето". Следом за ним ушел Игорь Саульский. Так "Машина времени" на какое-то время прекратила свое существование.

Испорченными оказались праздники и для кремлевского руководства. В конце апреля в ФРГ разразился политический скандал вокруг канцлера Вилли Брандта, в близком окружении которого был обнаружен шпион, работавший на коммунистическую ГДР. Враги канцлера тут же подняли бучу, требуя смещения его с поста. А чтобы канцлер был посговорчивей, извлекли на свет еще один компромат — фотографии, на которых Брандт был запечатлен в компании каких-то полуголых девиц. Для Кремля этот скандал был крайне невыгоден: в течение нескольких лет Брежнев и К° устанавливали добрые отношения с руководством ФРГ, и, в частности, с Брандтом, как вдруг все эти усилия пошли коту под хвост. Чтобы доложить генсеку ситуацию, из Бонна в начале мая срочно прилетел Вячеслав Кеворков. Он вспоминает:

"Брежнев не просто близко к сердцу воспринял все происшедшее с Брандтом, но невольно отождествил в несчастии себя с ним. А представив себя в роли преследуемого, обиделся, затем возмутился и дал волю своим чувствам:

— Ты мне объясни, кому нужны охранники, которые вместо того, чтобы заботиться о безопасности, подглядывают в замочную скважину?! Гнать их надо, да не вон, а под суд за нарушение должностных инструкций! И потом, что за следствие, которое не понимает, что бабы существуют не затем, чтобы им рассказывать государственные секреты, а совершенно для других целей? Ведь это же не детективный роман, а жизнь!

— Леонид Ильич, немецкая госбезопасность считает, что…

— А немецкая безопасность вообще сидит в заднице, где ей и место, — с яростью в голосе перебил он меня, — и если там есть приличные люди, они обязаны пустить себе пулю в лоб, а не следствие против канцлера вести, которого не смогли уберечь! Получается, что канцлер должен ходить по кабинетам, открывать двери, заглядывать своим сотрудникам в лица и по глазам выяснять, кто из них шпион, а кто нет. А безопасность за что деньги получает? Не знаешь? И я не понимаю.

Во рту от волнения пересохло, и наступила пауза. Было слышно, как Брежнев сделал несколько глотков из стоявшего перед ним стакана и затем не спеша продолжил:

— Юрий Владимирович говорил, что Брандта какими-то фотографиями с девицами пугают, если он не подаст в отставку? Ты их не видел?

— Да их, скорее всего, нет в природе.

— Вот и я так думаю. А предположим, и есть, так я бы за них еще и деньги приплатил, особенно если я на них настоящим мужчиной выгляжу. И уж никак не в отставку.

— Там пресса очень рьяно взялась за это… Что ни день — новая сенсация. Одним словом, обстановка нагнетается. Брандт находится в центре этой газетной истерии, и вынести ее нелегко…

— А ты вот что ему скажи: газетная бумага — сродни туалетной, только грязнее, вот из этого ему и надо исходить. И передай: я друзей в беде не бросаю. Нужно будет — мы все перевернем, а его в обиду не дадим. Я вот думаю: может, мне письмо ему ободряющее написать или устное послание передать? Решите с Юрием Владимировичем, как лучше…"

Было решено привезти Брандту письмо от Брежнева, в котором тот заверял канцлера в своей полной поддержке: мол, держись, Вилли, мы с тобой! Однако было уже поздно. Когда 5 мая Кеворков вручил его Брандту, тот уже направил президенту страны просьбу об отставке. Тот ее принял. Для Брежнева это было сильным ударом. Он не мог простить руководству ГДР такого подвоха: направить шпиона в логово Брандта, не посоветовавшись предварительно с ним. Поэтому свой гнев генсек обрушил прежде всего на шефа КГБ Андропова.

— Вот растолкуй мне, пожалуйста, Юра, что происходит? — клокотал Брежнев. — Генеральный секретарь ЦК КПСС в течение нескольких лет делает все, чтобы совместно с канцлером ФРГ построить новые отношения между нашими странами, которые могут изменить ситуацию во всем мире, а вокруг начинается какая-то мышиная возня, сплетни про девиц и фотографии… И кто затеял это? Представь, наши немецкие друзья! А вот как я буду выглядеть при этом, "друзей" совершенно не интересует, они сводят счеты!

Не обошел своим гневом Брежнев и самого Брандта.

— Вот сразу видно, что он не воевал! — резюмировал генсек. — Пройди он через эту кровавую мясорубку, он отнесся бы к интригам окружающей его камарильи, как к назойливости осенней мухи: прихлопнул бы ее голой рукой.

Но оставим на время дела политические и поговорим об искусстве. В те дни серьезные волнения выпали на долю молодой актрисы Театра имени Вл. Маяковского Натальи Гундаревой: ей пришлось срочно вводиться на одну из главных ролей — Липочки — в спектакль "Банкрот, или Свои люди — сочтемся". Предыстория этого ввода выглядела следующим образом.

Главный режиссер Театра имени. Вл. Маяковского Андрей Гончаров впервые поставил "Банкрота" весной 73-го на выпускном курсе ГИТИСа, где преподавал. Спектакль имел шумный успех, и многие из его участников были приглашены Гончаровым в его театр (А. Фатюшин, И. Костолевский, Г. Горбачев, Т. Орлова и др.). Осенью того же года начались репетиции спектакля в театре, а премьера была назначена на начало мая следующего года. Однако за десять дней до премьеры — в конце апреля — исполнительница роли Липочки внезапно уехала за границу в составе делегации деятелей советского кинематографа. Гончаров впал в отчаяние: где взять замену? На помощь пришла его жена, которая предложила отдать эту роль Наталье Гундаревой. Но Гончаров поначалу даже слышать об этом не хотел: "На что мне Наташка, эта толстая, жирная купчиха?" Но уже на следующий день настроение главрежа изменилось, и Гундаревой вручили текст роли.