— Андрей готовит фильм, он хотел поговорить с тобой и, вероятно, пригласить тебя на пробы.
И тут на меня находит. Я не нуждаюсь в пробах, меня никогда не пробовали ни на одну роль, за исключением первого раза, когда я снималась в тринадцать лет у Орсона Уэлса. Но ты так долго уговариваешь меня не отказываться, что я соглашаюсь.
Андрей объясняет мне, что фильм "Зеркало" — автобиография. И он хочет попробовать меня в нем на роль своей матери. Усы у него всклокочены больше, чем обычно, и он, заикаясь, пересказывает мне весь сюжет.
Через несколько дней мы с небольшой съемочной группой выезжаем в деревню. Это даже не пробы. Мы просто снимаем несколько кусков. Андрей подробно объясняет мне сцену: на пороге избы женщина долго ждет любимого человека. Становится прохладно, она зябко кутается в шаль, последний раз в отчаянии смотрит на дорогу и, сгорбившись от горя, уходит в дом.
Андрей делает мне комплименты, я довольна собой. Я возвращаюсь и рассказываю тебе, как прошел день. Мы начинаем мечтать. Если я снимусь в этом фильме, сразу решится множество проблем — у меня будет официальная работа в Советском Союзе, я смогу дольше жить рядом с тобой, и потом, сниматься у Тарковского — это такое счастье!
Проходит несколько дней. Мы звоним Андрею, но все время попадаем на его жену, и та, с присущей ей любезностью, швыряет трубку. Я чувствую, что звонить бесполезно — ответ будет отрицательным. Но тебе не хочется в это верить, и, когда через несколько дней секретарша Тарковского сообщает нам, что роли уже распределены и что меня благодарят за пробы, ты впадаешь в жуткую ярость. Ты так зол на себя за то, что посоветовал мне попробоваться, да к тому же ответ, которого мы с таким нетерпением ждали, нам передали через третье лицо и слишком поздно… Тут уже мне приходится защищать Андрея. Наверное, у него слишком много работы, много забот, да и вообще у людей этой профессии часто не хватает мужества прямо сообщить плохие новости. Ты ничего не хочешь слышать. Ты ожидал от него другого отношения. И на два долгих года вы перестаете видеться. Наши общие друзья будут пытаться помирить вас, но тщетно…"
Позднее Тарковский объяснит Высоцкому, почему он отказался взять на роль своей матери Влади: мол, зрители будут отвлекаться от фильма, увидев на экране Колдунью (самый знаменитый фильм Влади). Роль матери досталась Маргарите Тереховой.
Тем временем Василий Шукшин продолжает съемки "Калины красной" под Белозерском, в деревне Садовой. В те июньские дни снимался эпизод "банька": это когда Егор Прокудин окачивает кипятком своего свояка Петра Байкалова (Алексей Ванин). По воспоминаниям очевидцев, Шукшин и оператор фильма Анатолий Заболоцкий долго не могли начать снимать эпизод "банька", поскольку никто из жителей деревни не соглашался пустить киношников снимать в своих банях — ведь те предлагали выпилить там часть стены для установки киноаппаратуры. Даже за деньги никто не хотел уродовать свои жилища. И все же такие смельчаки нашлись: Петр Ильич и Александра Ивановна Головкины согласились пустить к себе киношников, после того как те пообещали, что вместо изуродованной баньки привезут им из Белозерска новый сруб. Забегая вперед отмечу, что обещания своего киношники не выполнят: сруб привезут, но баньку из него так и не соорудят. Правда, деньги хозяевам оставят: дескать, сами отстроите. Но вернемся на съемочную площадку. Побывавший на ней корреспондент журнала "Советский экран" В. Фомин так вспоминает об увиденном:
"Несколько дней я только наблюдал за тем, как идет работа. Но и по увиденному на площадке, и по сценарию в целом уже накопилось изрядно вопросов, и, не удержавшись, я пошел на штурм:
— Василий Макарович, я ведь от журнала приехал на репортаж о съемках. Может, скажете все-таки хоть несколько слов о фильме. Два миллиона читателей как-никак.
Шукшина прорвало, слов он уже не выбирал:
— Ты что, не видишь, что творится?! Я же за троих пашу. У меня и так все из башки уже вылетает. Какое еще на хрен интервью?!!
Тут-то я окончательно и успокоился. Ну нет так нет! Писать было о чем. Шукшин работал как зверь. Он пахал чуть не за всю группу. На Вологодчине стояла чудесная погода. Съемки на берегу озера. Съемочная площадка превратилась в санаторный пляж. Вся группа беззастенчиво разлеглась на берегу. Купались, загорали, перекидывались в картишки. Только Шукшин да Заболоцкий (оператор. — Ф.Р.) носились как очумелые, все в мыле, все до последнего гвоздя делая своими руками. Вот уж воистину это было авторское кино!
Смотреть на все эти муки было и больно, и горестно, и страшно интересно. Каким-то диким напором, невероятным нечеловеческим напряжением сил Шукшин на глазах перебарывал решительно все: и общий бардак, и лень, и непрофессионализм съемочной группы, и собственную страшную усталость…"
В кинотеатрах Москвы тем временем состоялось несколько премьер. 4-го в прокат вышел фильм Владимира Шределя "Дела давно минувших дней", повествующий о работе питерской милиции в годы НЭПа, в котором снялись И. Насонов, В. Ольшанский, М. Кокшенов и др.; французский детектив "Вы не все сказали, Ферран" (во французском прокате — "Солнце бродяг") Жана Деланнуа; 11-го — комедия Виталия Мельникова "Здравствуй и прощай" с участием Олега Ефремова, Людмилы Зайцевой, Виктора Павлова и др.; болгарская драма "Козий рог" Методи Андонова (фильм получил специальный приз на фестивале Карловы Вары-72); французский боевик "Профессиональный риск" с Жаком Брелем в главной роли; 15-го — комедия Константина Воинова "Дача" с участием Александра Вокача, Лидии Смирновой, Евгения Евстигнеева и др.
"Дачу" будут многие ругать, но сильнее всех Сергей Михалков. Л. Смирнова по этому поводу вспоминает:
"Появляется огромная разносная статья, то ли в "Литературке", то ли в "Культуре". Внизу подпись: Сергей Михалков. Партия дала очередную установку — ругать комедии.
Михалков, надо сказать, всю жизнь считался моим хорошим приятелем, даже другом.
И вдруг я читаю эту статью, там он ругает все комедии, вышедшие на экран в последнее время, и в том числе "Дачу". Все — ужасные, безыдейные. Я читаю и, конечно, безумно огорчаюсь. Тогда придавали большое значение прессе, это сейчас мы плюем на всякие рецензии, заметки — пускай пишут! А в то время мы знали: если в какой-то статье тебя изругали, то и дальше будут топтать. Если изругал орган ЦК, то и другие газеты подхватят (они никогда своего мнения не имели), и тебя затопчут. Или наоборот: если кого похвалили, где надо, то начнут хвалить все, и, что бы он ни сделал, все равно будут хвалить. Все зависело от того, что сказал ЦК.
Так вот, когда эта статья вышла, все очень расстроились, мы перезваниваемся, переживаем. Вся группа, семьдесят человек, не считая родственников и друзей.
Я звоню Михалкову:
— Сережа, здорово. Как живешь? Он радостно отвечает:
— Как ты живешь, подруга моя дорогая?
— Я сделала новую картину, хотела бы, чтобы ты ее посмотрел.
— Какую картину?
— "Дача". Очень смешная история, я там играю главную роль.
— Хорошо, давай посмотрим.
— Ты эту картину не видел?
— Я? Да мне некогда. Какие там картины…
— Так, значит, ты не видел "Дачу"?
— Нет, не видел.
— Не видел? Ах ты, сволочь!!! — Это было самое ласковое слово. Из меня, как из извергающегося вулкана, хлынула брань.
— Да подожди ты, меня просили подписать, — говорит он, — я и подписал. Мне-то что?
— Тебе-то что? А судьба семидесяти человек тебя не касается?
В общем, страшный скандал. Я бросила трубку. Проходит два дня, иду в театр, а Михалков живет рядом, на Воровского, и как раз выходит из подъезда, его ждет машина. Я снова к нему со своим возмущением. Он спрашивает:
— Ну и что же ты хочешь?
Я еще больше возмущаюсь, а он меня отводит от машины, чтоб шофер не слышал. Я говорю:
