Съемочная группа вестерна по-советски "Всадник без головы", отсняв часть натурных эпизодов под Ялтой, в начале 20-х чисел июня перебралась в другой крымский город — Белогорск. Там, в селе Вишенном возле" местечка Белая скала, руками ленфильмовских умельцев был выстроен настоящий городок времен Дикого Запада. Вот как описывает увиденное там корреспондентка газеты "Крымская правда" Р. Смольговская:
"Окрестности Белой скалы стали походить на меловую прерию, здесь вырос небольшой пограничный форт с банком, почтовым ведомством, баром, салуном. По площади проходят солдаты в голубых мундирах, проезжают кареты, в которых сидят смуглые женщины в кружевных мантильях. Тут же темпераментные мексиканцы заключают пари, и тогда свистит в воздухе бич охотника за дикими лошадьми-мустангами.
Рядом гасиенда богатого плантатора — красивое здание с окнами, закрытыми ажурными решетками, и азотеей, куда вся семья поднимается, чтобы подышать воздухом в предвечерние часы…"
В те июньские дни киношники снимали эпизоды на улицах городка, после чего должны были приступить к съемкам одного из кульминационных моментов фильма — суд над Морисом Джеральдом.
Владимир Высоцкий в период с 17 по 27 июня находится в Ленинграде, где дает целую серию концертов: в обществе "Знание", Институте токов высокой частоты, на Адмиралтейском заводе, на ЛОМО, в ЛИЯФе и еще в паре других учреждений. Все концерты проходят при переполненных залах. На них Высоцкий исполняет проверенные временем песни, однако есть и новинка — песня "Товарищи ученые…". Благодаря магнитиздату (несмотря на то, что Высоцкий категорически запрещает приходить на свои концерты с магнитофонами, некоторые слушатели умудряются не только их принести, но и сделать более-менее качественную запись) песня мгновенно облетает весь Союз и разбирается на цитаты: "собак ножами режете, а это — бандитизьм", "небось картошку все мы уважаем", "доценты с кандидатами", "ох, вы доизвлекаетесь", "полуторкой к Тамбову подъезжаем".
26 июня Высоцкий дал сразу два концерта: один в Гатчине в ЛИЯФ, а другой вечером дома у Г. Толмачева. В этот же день трагические события происходили в Днепродзержинске, родном городе генсека Леонида Брежнева. За счет последнего обстоятельства город и прилегающие к нему окрестности жили, что называется, райской жизнью. В отличие от других областей, в тамошних продуктовых магазинах было всего завались — и колбасы, и сыра, и масла, и водки. Даже соседний Харьков был беднее, а ближние области России вообще выглядели нищетой. То же самое и с зарплатой — у жителей Днепропетровской области она была на 20 процентов выше. Поэтому за последние несколько лет в родном городе генсека и в области не произошло ни одного серьезного ЧП, которое могло бы бросить какую-то тень на ее жителей. Как вдруг день 26 июня перевернул ситуацию на 180 градусов. Началось все утром, когда в центре города, на проспекте Ленина, внезапно загорелась машина медвытрезвителя, в которой находились трое задержанных. Накануне вечером их задержали за пьянку и теперь везли в отделение милиции. Во время поездки одному из работяг вздумалось закурить, он чиркнул спичкой, и тут же в "воронке" возник пожар — вспыхнули пары бензина в канистре, стоявшей в углу. Шофер с конвойным попытались открыть двери "клетки", но ничего не получилось: сначала долго искали ключ, а когда монтировкой все-таки вскрыли дверь, внутри уже все было кончено — все трое задержанных получили смертельные ожоги.
На месте происшествия собралась толпа, на которую вид обугленных тел произвел жуткое впечатление. Люди стали обвинять милиционеров в случившемся, причем никакие объяснения впечатления на толпу не производили. Поскольку значительную часть собравшихся составляли простые трудяги да еще находившиеся под "парами" (в тот день был день аванса), достаточно было только чиркнуть спичкой, чтобы загорелся еще один пожар — пожар бунта. Он и загорелся. Кто-то крикнул: "Мужики! Пошли в горком!" — и толпа двинулась по проспекту, обрастая все новыми и новыми людьми. По пути разъяренные люди громили витрины магазинов, переворачивали киоски. Пока они шли, городские власти успели поднять на ноги милицию, войска. Те были стянуты к центру города и ждали только приказа, чтобы начать стрелять. Однако крови удалось избежать. Первый секретарь горкома по телефону вышел на Брежнева, который приказал ни в коем случае не стрелять в безоружную толпу и усмирить ее другими способами. Милиционеры и солдаты встали в цепь и, принимая на себя удары, сдержали-таки людей от прорыва к горкому. В ту же ночь "Голос Америки" сообщил о беспорядках в Днепродзержинске, упомянув при этом, что имеются жертвы среди мирных жителей.
Забегая вперед, скажу, что уже на следующий день в городе начался "разбор полетов". Было смещено все городское руководство — горкомы партии и комсомола, горисполком и даже горздрав (видимо, за компанию). Высшие милицейские чины были понижены в званиях. Были пострадавшие и с противоположной стороны: восьмерых бунтарей осудили за организацию массовых беспорядков к максимальным срокам наказания, еще с десяток получили более мелкие сроки за "хулиганку". Главным итогом бунта станет указ об усилении ответственности за появление в общественных местах в нетрезвом виде.
Однако на этом хроника событий дня 26 июня не обрывается. В тот день в недрах КГБ появился документ за подписью его председателя Юрия Андропова, посвященный Андрею Сахарову и направленный в ЦК КПСС. Приведу некоторые выдержки из него:
"В последнее время западная пропаганда все шире использует в антисоветских целях всякого рода письма и "трактаты" академика Сахарова. А. Д. Сахаров стал известен на Западе после появления его идеологически вредного трактата "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе"…
23 июня радиостанции капиталистических государств начали новую серию передач, посвященных письмам Сахарова, которые, по имеющимся оперативным данным, были переданы на Запад Якиром незадолго до его ареста. Письма Сахарова содержат грубые нападки на советскую действительность, политику КПСС и Советского правительства. "Наше общество, — пишет Сахаров, — заражено апатией, лицемерием, узколобым эгоизмом, скрытой жестокостью. Большинство в партийном и правительственном аппарате и в наиболее преуспевающем слое интеллигенции упорно цепляется за свои явные и тайные привилегии". Советский строй Сахаров именует "бюрократической и нетерпимой системой", которая будто бы характеризуется "тоталитарным вмешательством правительства в жизнь граждан".
Этим документом КГБ пытался выбить у ЦК разрешение на решительные санкции против Сахарова, однако тогда этого сделать не удалось — Сахаров как-никак был трижды (!) Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской и Государственной премий. Следить за ним, конечно, продолжали, но более мощные орудия (та же пресса) пока молчали. Ситуация изменится через год, о чем речь пойдет в соответствующей главе.
26 июня кинорежиссер Эльдар Рязанов и драматург Эмиль Брагинский прилетели в Рим, чтобы там встретиться с главой киношной фирмы Дино Де Лаурентисом и обсудить с ним идею совместной постановки. Однако, прежде чем рассказать об этом визите, следует хотя бы вкратце поведать читателю о том, из чего, собственно, родилась идея такого фильма.
После постановки Сергеем Бондарчуком фильма "Ватерлоо" (1970) за фирмой "Дино Де Лаурентис" остался большой денежный долг, который итальянцы не торопились отдавать. Они говорили, что банк уже закрыл счета "Ватерлоо", и для того, чтобы вернуть долг, им нужно затеять новую совместную постановку с "Мосфильмом". Когда они стали решать, какую именно, итальянцы предложили сделать комедию, несложную в постановочном смысле. А так как Рязановым и Брагинским еще в конце 60-х была написана веселая пьеса про итальянцев "Спагетти по-русски", им и решили доверить эту постановку. Однако Рязанов согласился на это не сразу. Чтобы понять его позицию, следует, видимо, вкратце обрисовать ситуацию, царившую тогда в советской кинематографии.
