— Пусть выговорится. Я ей ни в чем не возражаю.

(Позднее Ангелина мне рассказала, что прежде с Ивинской они не общались. Она неожиданно появилась, представилась и взялась за уборку.)".

Безрадостная ситуация складывалась в те дни и у кинорежиссера Сергея Параджанова, живущего в Киеве. 11 марта к нему приехал его московский друг и коллега Василий Катанян, который застал удручающую картину: Параджанов отлучен от работы и не получает на Киностудии имени Довженко ни копейки. Питается он только тем, что приносят ему иногда друзья. Чтобы не умереть с голоду, ему приходится распродавать уникальные антикварные вещи, какими буквально заставлена его квартира. Катанян, который в отличие от Параджанова мог считать себя богатым, — получал от родного "Мосфильма" 2 рубля 62 копейки суточных, — выделил другу денег, чтобы тот купил на завтрак хлеба, масла и сосисок. Параджанов ушел, а спустя некоторое время вернулся и принес… банку дорогущих оливок. Катанян был ошарашен: "Зачем нам оливки, если в доме нет хлеба?" Параджанов поднес банку к окну и, подставив ее под солнечные лучи, заметил: "Да ты посмотри, как это красиво!" В этом был весь Параджанов.

В те же дни советские фигуристы участвовали в очередном чемпионате мира, проходившем на этот раз в канадском городе Калгари. На нем с одной из лучших наших фигуристок, претенденткой на золотые медали — Ириной Родниной — случилось ЧП: за день до открытия турнира, на тренировке, она упала с поддержки, которую осуществлял ее партнер Алексей Уланов. Далее послушаем рассказ самой фигуристки:

"Жук (Станислав Жук — тренер фигуристов. — Ф. Р.) почувствовал: сейчас что-то случится — у него на этот счет интуиция потрясающая. Он бросился ко мне, чтобы подстраховать, но не успел. Я упала и потеряла сознание. Очнулась в машине и снова отключилась. Помню, под меня доску подкладывали, думали, перелом позвоночника. Очень болела голова, шея…

В госпитале всю ночь со мной рядом кто-то сидел. Потом узнала: шеф (так мы Станислава Алексеевича называли). А я лежу и ничего не могу понять: где я, что со мной… Слышу, кто-то спрашивает: "Ну что ты плачешь?" А я не плакала, слезы, наверное, сами текли.

Меня куда-то возили по коридорам, что-то проверяли, смотрели. Тележку встряхивало. Было очень больно. Меня без конца будили и светили фонариком в глаза: глазное дно проверяли, чтобы определить, нет ли сотрясения мозга. Это ужасно. Все болит, но только забудешься — фонарик в глаза…

На другой день меня привезли на жеребьевку. Когда мы вошли в зал, все замолчали и повернулись к нам.

Пришла на тренировку. Каждый прыжок — удар кувалдой по голове. Вечером — выступать. Обязательная программа. Шеф поставил самый быстрый вариант. У нас их несколько — одна минута тридцать одна и так до минуты тридцати пяти. Ведь у магнитофонов скорости разные, и надо это учитывать. Как ни странно, это было одно из самых удачных моих выступлений в обязательной.

Чувствовала себя очень плохо. На другой день на тренировке ничего не могла делать. После каждого прыжка должна была отдыхать. Сделала все, кроме бедуинского, — это когда голова вниз и ногами болтаю.

Произвольная. Чувствую, что сейчас умру. Прокаталась полторы минуты, только одна мысль в голове: дотянуть до прыжка в два с половиной оборота. Дальше программа для меня не существовала. Отключилась после бедуинского. Между двадцатью и тридцатью секундами до конца. Сплошная темнота, круги перед глазами… Площадки я не видела. А в Калгари она не такая, как у нас: уже и короче, а для фигуристки и три сантиметра имеют значение. Я старалась только различать борт, чтобы в него не влететь. Что делаю — не понимала.

На другой день шеф спрашивает: "Что же ты двойной сальхов не прыгнула?" Я думаю: где? когда? А потом дошло: в первой комбинации. Единственное, что в памяти осталось, — конец нашей программы. Его потом много раз по телевидению показывали. Если б не телевизор, я, наверное, и этого не помнила бы.

Когда делала поклон, упала на колени — у меня потом два синяка было приличных. Шеф вытащил меня со льда, усадил… У меня истерика, я рыдаю навзрыд, почему, зачем — не знаю. Шеф пытался меня спиной закрыть, а телекамеры сверху вылезают…"

По поводу этого падения в народе будут ходить различные, версии, среди которых доминирующей будет следующая: дескать, Уланов за что-то осерчал на свою партнершу и нарочно уронил ее на лед (эту версию отстаивал С. Жук). Сам же Уланов в одном из своих последующих интервью будет утверждать, что все произошедшее — чистая случайность. Кстати, в Калгари Уланов приехал, уже будучи женатым — незадолго до чемпионата он зарегистрировал брак с Людмилой Смирновой. Однако руководители нашей сборной из вредности распорядились поселить их в разных номерах. Вот как вспоминает об этом курьезе Л. Смирнова:

"Уланов говорит: "Она, между прочим, моя жена. Могу паспорт показать". После долгих препирательств с руководством команды Алексей все-таки добился, чтобы нас поселили в один номер. Жук и тут всех превзошел. Все время бегал к нам под дверь. Подсматривал, чем мы там занимаемся. Больше всего их злило, что на тренировках мы работали как часы, придраться было не к чему. Мы с Лешей очень веселились тогда…"

Между тем на том чемпионате серьезное ЧП случилось еще с одной советской парой — Людмилой Пахомовой и Александром Горшковым, которые умудрились… отравиться в ресторане гостиницы, где они проживали. Произошло это после обязательной программы. Отобедав, спортсмены отправились к себе в номер, чтобы отдохнуть. А вечером к ним зашла тренер Елена Чайковская и увидела, что оба лежат на кроватях белые-белые, а Горшков, похоже, даже бредит. Температура у обоих была под сорок, через каждые пять минут — рвота. Срочно был вызван врач команды, а затем и канадские медики. Они поставили диагноз: сильное отравление. Причем выяснилось, что ни один (!) из сидевших за одним столом с советскими спортсменами фигуристов не пострадал, что наводило на определенные мысли по поводу случившегося.

В течение суток врачи сбивали температуру у больных. Тренировку пришлось пропустить, поскольку в таком состоянии — у них была сильнейшая вялость и слабость — и речи не могло идти о выходе на лед. А еще через сутки Пахомова и Горшков вышли на лед и как ни в чем не бывало откатали свою программу. Это стоило им огромных усилий, поскольку полностью избавиться от последствий отравления к тому времени еще не удалось. Однако советские спортсмены просто не имели права позволить порадоваться устроителям гнусной провокации. Итог: золотые медали в танцах на льду достались Пахомовой и Горшкову. Победители недавнего чемпионата Европы западногерманские фигуристы брат и сестра Бук на этот раз вынуждены были довольствоваться "серебром". Эрих Бук на пресс-конференции сказал перед журналистами: "Русские нас просто-напросто выпороли. Они нас проучили…"

В парном катании "золото" досталось тоже нашим спортсменам: Ирине Родниной и Алексею Уланову. Всего же наши фигуристы привезли из Калгари два первых приза, две серебряные и одну бронзовую медали.

Однако спортивная тематика в марте на этом не исчерпывается. 12 марта сборная СССР по хоккею с шайбой в западногерманском городе Фюссене сыграла товарищеский матч с командой ФРГ. Наши победили 10:1, однако речь я хочу вести не об этом: это была первая игра нашей сборной с новыми тренерами — Всеволодом Бобровым и Николаем Пучковым. До этого в течение девяти лет у руля сборной стоял тандем Анатолий Тарасов — Аркадий Чернышев. С ними наша команда выиграла и последнюю зимнюю Олимпиаду в Саппоро, и, казалось бы, эти же тренеры должны были готовить команду и к предстоящему в апреле чемпионату мира. Однако тут в ход событий вмешались непредвиденные обстоятельства.

Версий ухода Тарасова и Чернышева с тренерского поста существует две. Согласно первой, они пострадали из-за своей меркантильности. Дело в том, что после Олимпиады советские спортсмены, герои Игр, были награждены орденами Ленина, а Тарасов с Чернышевым получили орден Трудового Красного Знамени, который по своему статусу стоял ниже ордена Ленина. Тренеров такая дискриминация обидела, и они написали заявления об отставке, надеясь, что тем самым заставят спортивных функционеров одуматься. О том, что их просьбу примут, у них и мыслей не возникало — ведь они считали, что незаменимы. Однако вышло иначе: глава Комитета по физкультуре и спорту Павлов, у которого с Тарасовым были натянутые отношения, оба заявления с легкостью подмахнул.