"Энергетик" тогда уже имел бешеную славу, а такая афиша обещала невиданную аудиторию. Но директор клуба переборщил, объявив бесплатный вход, — за час до начала выяснилось, что пришли вообще все: во всяком случае такое у меня сложилось впечатление, когда я пытался протащить в зал каких-то своих знакомых чувих буквально по головам осатаневшей публики.

Толпа заполнила весь дворик "Энергетика" и большую часть набережной. Было ясно, что пришедших не вместят и четыре дворца культуры. В панике были закрыты железные решетчатые ворота. Через пять минут дворик напоминал сцену взятия Зимнего дворца из какого-то нашего классического фильма (в жизни, как теперь выяснилось, все это выглядело куда скромней). Люди, как муравьи, лезли через эти трехметровые ворота, падали вниз, раздирая джинсы об острые пики. В конце концов ворота рухнули. Дворик был взят. Пришла очередь дубовых входных дверей. Мы, собственно, этого не видели, так как находились за кулисами. Зал напоминал паровой котел, давление в котором превысило норму, и он вот-вот взорвется. Люди висели на стенах, на портьерах, свисали гроздьями с балконов и иногда падали вниз.

Вечер открыл некий полковник. Ему дали поговорить минуты полторы, и он покинул сцену, сильно ошеломленный. До сих пор не пойму, каким образом получилось, что "Скоморохи" играли перед нами, — это противоречило всякой логике. То, что творилось в зале, описать трудно. Сейчас уже всем известно, как следует тащиться под модную группу, чтобы выглядеть при этом достойно, — все насмотрелись видео и весьма похоже имитируют телодвижения западных рок-н-ролльных фанов, включая "козу", зажигалки и эдакое мотание воздетыми руками во время медленных песен. То, что происходило тогда, шло изнутри у каждого и сливалось в бешеный единый порыв.

Я впервые ощутил сметающую силу рок-н-ролла. Я испытывал абсолютное счастье и при этом легкий страх — когда тебя везут на заднем сиденье мотоцикла очень быстро, и дух захватывает, а сделать уже ничего нельзя. Потом мы прослушали запись нашего концерта — все песни мы сыграли раза в два быстрее обычного — такой был завод.

На улице тем временем события развивались не лучшим образом. На борьбу с отчаявшимися попасть внутрь фанатами была брошена милиция. Но дух рок-н-ролла оказался сильней. В результате — милицейскому "рафику" прокололи колеса, а мотоцикл с коляской и вовсе сбросили в Москва-реку. Кажется, обошлось без жертв и с той, и с другой стороны.

На следующий день Градского вместе с директором "Энергетика" вызвали в горком партии (нас тогда еще за людей не считали и потому не тронули). Вернулись они в большой задумчивости. Кончилась эпоха розового детства, начались черные дни московского рока…"

А теперь из Москвы перенесемся в холодные воды Северной Атлантики. Там 24 февраля на глубине 120 метров произошел пожар в 8-ми 9-м отсеках советской подводной лодки "К-19". У этой субмарины была несчастливая судьба. Еще в июле 61-го на ее борту случилось первое серьезное ЧП: получил повреждение ядерный реактор, из-за чего мир едва не стал на грань ядерной войны (происшествие настигло лодку рядом с американской военной базой). Только мужество моряков-подводников, которые ценой собственной жизни сумели войти в отсек, где находился ядерный реактор, и ликвидировать неисправность, спасло мир от страшной катастрофы.

Следующее ЧП с "К-19" случилось восемь лет спустя: в ноябре 69-го в Баренцевом море она столкнулась с американской субмариной "Cato", получив при этом серьезное повреждение. А через три года лодку подстерегла новая напасть: на ее борту возник пожар. Это произошло настолько неожиданно, что большая часть состава обоих отсеков — 28 человек — не сумели выбраться из пламени и погибли. Остальные 12 человек успели забежать в десятый отсек и наглухо задраить за собой дверь. Однако по системе вентиляции туда вскоре тоже начал поступать угарный газ. Извиваясь, люди стали падать на палубу. Среди заложников 10-го отсека оказался всего один офицер — капитан-лейтенант Борис Поляков, — и именно ему удалось устранить проникновение газа, заглушив все клапаны. Однако из-за сгоревшей вскорости проводки в отсеке наступила кромешная темень. Ситуацию усугубляло и то, что людям было неизвестно, остался ли кто-нибудь в живых из остальных членов экипажа.

Между тем живые были, более того — благодаря им лодке удалось подняться на поверхность и сообщить на землю о случившейся катастрофе. К месту трагедии стали спешно подтягиваться спасательные средства. Однако, прежде чем спасут моряков, оказавшихся отрезанными от мира в 10-м отсеке, пройдет еще немало дней и ночей. Но об этом чуть позже. А пока вновь вернемся в Москву.

Звезда мирового балета Майя Плисецкая готовит к показу балет "Анна" по роману Л. Толстого "Анна Каренина". 24 февраля должен был состояться первый прогон, на который изволила прибыть высокая комиссия во главе с самим министром культуры СССР Екатериной Фурцевой. Причем комиссия предпочла смотреть спектакль при плотно закрытых дверях — никого, кроме себя и членов худсовета, она туда не пустила, для чего в театр нагнали капельдинеров, которые наглухо закрыли собой все двери, ведущие в зал. О степени секретности этого просмотра говорит такой факт: туда не пустили даже актеров, игравших во втором составе "Анны", а дирижер Родион Щедрин (он же супруг Плисецкой) вынужден был перелезать через оркестровый барьер, чтобы попасть на прогон.

После спектакля в кабинете директора театра Муромцева состоялось его обсуждение. Общий тон голосов был мрачный. Говорили, что попытка не удалась, роман Толстого танцевать нельзя, все было, неубедительно, музыка шумная. Фурцева делает замечание, что много эротики: мол, что это такое — Каренина валится в неглиже на Вронского (в этой роли выступал Марис Лиепа)?! На что Щедрин юморит: "Но есть же и такой способ, Екатерина Алексеевна". Но Фурцева юмора не понимает и сердито резюмирует: "Над балетом, товарищи, еще очень долго надо работать. В этом сезоне премьеры не будет. А в будущем — посмотрим".

Однако участники спектакля не сдаются. Плисецкая гневно вопрошает: "Почему на прогон спектакля не пустили даже актеров второго состава? Чего вы боитесь?" — "Не пустили, чтобы не было слухов, — отвечает ей заместитель министра Кухарский. — Вдруг спектакль дискредитирует великое имя Толстого". Видя, что Плисецкая не может смириться с ее убийственным вердиктом, Фурцева обращается за помощью к присутствующей здесь же Галине Улановой, с чьим словом всегда считались в Большом: "Галина Сергеевна, скажите ваше мнение". Уланова тушуется: "Я затрудняюсь. Не разобралась. Поэтому не берусь…" Но Фурцева не сдается: "А вы скажите, Галина Сергеевна, хотя бы то, что говорили мне в антракте…" Уланова словно съеживается, будто ей зябко очень: "Мы когда-то тоже пытались создать балет по "Утраченным иллюзиям" Бальзака… И тоже ничего не получилось".

Когда все разошлись, Плисецкая догнала у дверей директорского кабинета его хозяина и спросила: "Юрий Владимирович, мне больше не дадут репетиций "Анны"?" — "Почему не дадут? — удивился директор. — Вы можете продолжать репетировать". — "Но где?" — "Оркестр и сцена заняты, поэтому репетируйте в классах под рояль, — отвечает Муромцев. И после паузы произносит убийственную фразу: — Но спектакль не пойдет, Майя Михайловна". Плисецкая пытается расставить все точки над "i": "В этом сезоне или никогда?" Муромцев вопрос игнорирует и скрывается в своем кабинете.

Тем временем ситуация на подводной лодке "К-19" остается напряженной. Накануне вечером морякам, отрезанным от внешнего мира в 10-м отсеке, удалось-таки восстановить связь — по телефону они дозвонились до 1-го отсека. Сообщили о том, что живы, просили помощи. Однако им ответили, что вызволить их пока невозможно, а попытка выбраться самостоятельно приведет к гибели. Посоветовали держаться: мол, мы наладим вам подачу воздуха по маслопроводу и вызволим, как только достигнем земли. На вопрос, когда достигнем, ответили: суток через пятнадцать.