Через какое-то время журналист сообщил вдове, что книга почти готова и надо пробивать ее издание. Но для этого нужны деньги, причем немалые. И назвал цифру 25 тысяч рублей. Вдова, которая к этому времени окончательно потеряла голову от любви к журналисту, согласилась выдать ему эти деньги. Именно в момент перевода этих денег с одного счета на другой и появился оперуполномоченный Юрий Федосеев. Далее послушаем его собственный рассказ:

"Узнав обо всем, я беседую с "писателем". Прошу у него документы.

— А почему ваше редакционное удостоверение просрочено?

— Я не был в редакции четыре месяца.

— У вас есть задание редакции на эту работу?

— Нет. Это мои творческие планы.

— В каком издательстве будет издаваться книга, есть ли предварительная договоренность?

— Нет. Издателя еще предстоит найти, договориться.

— А сама-то книга есть? Есть что издавать? — не унимаюсь я.

— Не то чтобы уж и книга, но материалов много. Очень много, — добавляет он.

— Ну хоть одна завершенная глава-то есть? — допытываюсь я. В случае положительного ответа, можно было попросить эту главу и отдать на отзыв специалистам.

— Нет. План книги я только обдумываю, — признается "писатель".

— А когда можно будет посмотреть вашу книгу хотя бы в рукописи?

И тут он приоткрывается: "Ну, кто может это знать? Здесь достаточно слагаемых: автор, издательство, редакция, бумага, а потом, вы знаете, в литературе столько завистников…"

— Значит, книги о писателе С. может и не быть? — спрашиваю напрямую.

— Понимаете…

Я понимал, что передо мной кто угодно — мошенник, альфонс, журналист-неудачник, — но никакой не писатель. Понимал я также, что доказать его мошенничество не удастся: уж слишком сложен процесс такого доказывания. Во всяком случае, потребуется найти еще несколько подобных "творческих неудач". А если это первая? Тогда помучаем, помучаем всех, растрезвоним, а дело придется прекратить. "Заявление об аннулировании счета напишете сами и сами же возвратите деньги вдове С? Или будем решать вопрос с участием следователя?" — спокойно спрашиваю я. Он вскинул глаза, в них была тоска по уплывающим деньгам. "Напишу сам", — сказал, как уронил.

И вот передо мной десять аккуратных пачек из 25-рублевых купюр. 25 тысяч рублей.

— Анна Николаевна, — обращаюсь я к вдове (назовем ее так условно), — заполните, пожалуйста, приходный ордер.

— Не могу, руки не слушаются. Заполняю сам и прошу ее расписаться. Она ставит свою подпись, в глазах страх, благодарность и недоумение. После ухода журналиста Анна Николаевна не знает, что делать.

— Что же дальше? — спрашивает много испытавшая на своем веку женщина у двадцатипятилетнего мальчишки, каковым я был.

— Поезжайте домой. Журналист, полагаю, больше докучать вам не будет. Вспомните, что у вас есть хоть и не родная, но дочь, да еще и больная внучка…"

С тех пор прошло несколько месяцев, и Федосеев уже успел забыть о ней. Как вдруг 2 августа вдова писателя сама напомнила о себе, прислав свою знакомую с подарком. Посыльная также рассказала, что у вдовы все сложилось хорошо: она оплатила отдых и лечение дочери с внучкой в Крыму. Да и сама чувствует себя великолепно.

3 августа у популярной певицы Эдиты Пьехи умерла мама — Фелиция Каролевская. За свою долгую жизнь эта женщина хлебнула немало трудностей. Когда началась война, Фелиция вместе с мужем Станиславом Пьехой жила во Франции, которая была оккупирована фашистами. Жили они бедно, воспитывая двух детей — 14-летнего сына Павла и 4-летнюю дочку Эдиту. Отец вместе с сыном с утра до ночи трудились на шахте, из-за чего и погибли в расцвете лет: отец в 37 лет, сын — в 17. Чтобы сохранить жизнь своей единственной дочери, Фелиции пришлось выйти замуж за нелюбимого человека — тот имел возможность их прокормить. При этом отчим хотел, чтобы Эдита взяла его фамилию, но та наотрез отказалась: "Я буду носить папину". Про свою мать Э. Пьеха вспоминает следующим образом:

"Вообще-то я папина дочка. От мамы у меня доброта, терпеливость. Их было три сестры. Две прекрасно устроились в жизни. А мама никогда не жила роскошно, всегда самая бедная, невезучая, наверно, оттого, что была такая открытая для всех… У нее все было строго. Она не делала маникюра, у нее не было на это времени, но всегда были чистые ноготочки. Мама никогда не копала огород, это делал отчим, не таскала тяжести, она вела дом, могла сварганить за ночь из двух старых платьев мне наряд…"

В тот день, когда умерла мать Пьехи, завершил свою работу 7-й Московский международный кинофестиваль. Между тем за несколько дней до этого события разразился скандал. Камнем преткновения стал главный приз фестиваля. Дело в том, что еще за несколько дней до открытия форума киношное руководство СССР и ГДР договорились между собой, что Золотой приз получит картина президента Академии искусств ГДР, режиссера Конрада Вольфа "Гойя" (в главной роли там снялся советский актер Донатас Банионис). Но во время проведения фестиваля договор внезапно сорвал один из членов жюри — режиссер Григорий Козинцев. Кстати, когда его выбирали в жюри, он всячески противился этому, а когда все-таки уговорили, честно предупредил: откровенную халтуру поддерживать не буду. Видимо, чиновники из Госкино к такому заявлению отнеслись слишком легкомысленно, за что и поплатились. Козинцев решительно выступил против "Гойи". В своем письме коллеге-кинорежиссеру Сергею Юткевичу он, в частности, писал:

"Тебе, как члену-корреспонденту немецкой Академии художеств… несомненно, интересно будет узнать, что одним из "гвоздей" было забивание гвоздей в жюри на предмет записи "Гойи" в выдающиеся (из ряда — какого? — вон — куда — вон?) произведения. Хотя в фильме есть и несомненные достоинства (трактовка популярного художника в духе популярных произведений Птушко), но цветовое решение ("по решению" ихней Академии художеств) в духе немецких олеографий конца века, а также излишнее оригинальничанье в показе Испании (кастаньеты, раз; гитары, два; бой быков, три — и обчелся), кроме того — спорный выбор артистки Чурсиной (последний раз я видел аккуратно такую испанку в Рязани) вызвали некоторые разногласия среди присутствующих, что не помешало всем им признать кинофильм твоего уважаемого председателя дерьмом…"

Чтобы пропихнуть "Гойю" на "золото" фестиваля, чиновники из Госкино предприняли массу всевозможных шагов (уговоры, различные посулы членам жюри), а когда это не помогло, настучали в ЦК КПСС. В итоге Козинцева, как главного смутьяна, в первых числах августа вызвали на Старую площадь, в отдел культуры, и стали уговаривать не упорствовать в своем неприятии фильма: мол, это же наши коллеги из братской социалистической республики, их надо поддержать и т. д. и т. п. Но Козинцев был неумолим. Более того, устав выслушивать нотации из уст чиновников, он заявил, что, если "Гойю" будут продолжать тянуть в фавориты, он немедленно выйдет из состава жюри и уедет в родной Ленинград. Видимо, это заявление отрезвило чиновников, поскольку они действительно отстали от Козинцева, а "Гойя" получил то, что заслуживал, — всего лишь Серебряный приз. А обладателями Золотых призов стали безусловные шедевры: "Белая птица с черной отметиной" (СССР, режиссер Юрий Ильенко), "Сегодня жить, умереть завтра" (Япония, реж. Канэто Синдо), "Признание комиссара полиции прокурору республики" (Италия, реж. Дамиано Дамиани).

И еще о делах фестивальных. В эти же дни в испанском городе Сан-Себастьян проходил международный кинофестиваль, на котором Советский Союз был представлен фильмом Андрея Михалкова-Кончаловского "Дядя Ваня". Самое интересное, что создателя фильма на фестиваль не послали, отправив вместо него кого-то из чиновников Госкино. А отсутствие создателя объяснили просто: мол, приболел Кончаловский. Такое хамство в те годы весьма часто практиковалось в киношной, да и в любой другой среде.