В этот же день — 12 апреля — советский кинематограф понес еще одну невосполнимую потерю: на 63-м году жизни умер актер Серго Закариадзе. Он начал сниматься в кино еще в середине 30-х, а спустя десятилетие за роль в картине "Георгий Саакадзе" (1946) был удостоен Сталинской премии. Однако самой значительной ролью в его творческой карьере, без сомнения, стала роль Георгия Махарашвили в фильме Резо Чхеидзе "Отец солдата" (1965). За несколько десятков лет, прошедших с момента окончания Великой Отечественной войны, советский кинематограф выпустил в свет не одну сотню картин, рассказывающих о ней. Однако лишь единицы можно смело причислить к категории шедевров. "Отец солдата" именно из этой небольшой группы. Фильм завоевал целый букет призов не только у себя на родине — в Советском Срюзе, но и далеко за его пределами. Оценивая игру Закариадзе в картине "Отец солдата", критики напишут: "В этой работе, одной из лучших в советском кино, нашли отражение многолетние поиски Закариадзе, направленные на художественное осмысление и раскрытие национальных, социальных и психологических черт в характере человека".

Однако тот день, 12 апреля, отмечен не только грустными событиями. Мало кто знает, но именно тогда популярный ныне телеведущий Евгений Киселев (шел ему в ту пору 15-й год) впервые объяснился в любви своей будущей жене, а тогда его однокласснице Маше Шаховой. Одноклассниками они стали с третьего класса, причем Евгений учился лучше, чем его будущая супруга, за что и был удостоен права сидеть за первой партой. Маша занимала последний ряд. И это был не единственный парадокс в их взаимоотношениях. Оказывается, в тот день, 12 апреля, когда Киселев после уроков во дворе своего дома объяснился Маше в любви, не он, как это положено у влюбленных, а она провожала его до дома.

В середине апреля известный хирург Александр Вишневский прооперировал 5-летнего сына кинорежиссера Андрона Кончаловского — Егорку. У мальчика была обыкновенная грыжа. Причем родственники Егора привели его к Вишневскому в последних числах марта, но тот перенес операцию на две недели — мол, я делегат партийного съезда, лишнего времени практически нет. Да и грыжа, сказал он, не опасная, и вырезать ее пара пустяков. Причем настоял на том, чтобы мальчика ни в коем случае не отдавали другому доктору.

— Всех Михалковых я буду резать сам! — заявил он.

Родственники мальчика спорить с врачом, естественно, не стали. И ровно через две недели, когда съезд уже завершился, привели Егора в институт Вишневского. Как пишет Е. Двигубская:

"В день операции пришел врач, сделал Егорке укол. Егорушка очень беспокоился;

— Мамочка, ты будешь здесь? Ты никуда не уйдешь? — И вдруг его глазки закатились, сознание затуманилось, и он уснул.

Его повезли на высокой каталке в операционную. Наталья (Аринбасарова. — Ф. Р.) бежала следом, ее сводил с ума тонкий скрип колес. Женщина незаметно проскользнула в операционную. С сыночка сняли пижаму, неестественно растянули на столе голенькое тельце, густо намазали йодом животик. Наташа громко заревела, и ее выставили вон.

Плача, она стояла за дверью, наблюдая в щелочку за отлаженным операционным процессом: Вишневского одели, резиново обтянули его тонкие руки, повязали повязку. Хирург взял скальпель. Наталья зарыдала еще сильнее.

— Ты чего так убиваешься? — спросил только что подошедший Андрон (Аринбасарова и Кончаловский на тот момент были в разводе около двух лет. — Ф. Р.).

— А-а-а… Я чувствую, как ему режут животик, чувствую каждое движение врача.

— Ну да? Интересно! — изумился Андрей. — А я ничего не чувствую.

Он потоптался несколько минут и уехал на работу.

Минут через сорок из операционной вышел Вишневский, увидел Наташу.

— Чего ревешь? Все прошло хорошо. Я сделал такой малюсенький разрезик! — сказал он, отмерив пальцами несколько сантиметров. — Ювелирная работа!

Повернулся и ушел, оставив растревоженную мать…"

Егорка поправлялся очень быстро и уже на третий день ходил с медсестрой по палатам. Каждый день его навещали мама, бабушка, заезжал и отец. Егор чувствовал себя в больнице вполне по-свойски и даже позволял себе без всякого разрешения заходить в кабинет самого Вишневского. Правда, тогда, когда хозяина там не было. Медсестры взирали на это с ужасом, поскольку сами перед знаменитым хирургом трепетали.

В эти же дни в полосу умиротворенности вошли наконец отношения между Андреем Мироновым и Татьяной Егоровой. Мы помним, как совсем недавно он жутко ревновал ее, врываясь в дом в любое время суток и пытаясь отыскать в квартире любовника. Теперь страсти улеглись. Молодые в свободное от спектаклей и репетиций время бродили по Москве, ходили в гости, посещали различные столичные тусовки. В один из таких дней Миронов повез свою возлюбленную на Киностудию имени Горького на просмотр только что смонтированного фильма со своим участием — "Достояние республики". Егоровой картина понравилась, но больше всего восхитила игра Андрея, представшего в Образе легкого и обаятельного авантюриста Маркиза. "Пшик, пшик, пшик, уноси готовенького!" — напевала она про себя всю дорогу от студии до дома Игори Кваши, где они в тесном кругу отметили это событие.

Самое любопытное, что эта идиллия в отношениях Миронова и Егоровой продлится всего несколько дней и сменится такой враждой, что… Впрочем, рассказ об этом впереди.

В субботу, 17 апреля, случилось сразу два знаменательных события. Начнем с первого. Пенсионер союзного значения Никита Сергеевич Хрущев справлял свой 77-й день рождения. Как оказалось — последний. Тот день выдался на редкость солнечным, и именинник принимал гостей у себя на даче в Петрове — Дальнем. Гостей было не очень много, а те, кто пришел, считались проверенными друзьями семьи Хрущевых. Среди них был и художник Борис Жутовский, которого Никита Сергеевич громил на выставке в Манеже в памятном 63-м (там персек назвал художников-абстракционистов "пидарасами"), а теперь удостоил чести пригласить к себе на именины. Супруга художника работала в редакции теленовостей в АПН, где ее сослуживецей была внучка Хрущева. Через нее они и восстановили добрые отношения с бывшим первым секретарем ЦК.

Вспоминает Б. Жутовский; "Глухие ворота открыла вохровка в шинели и беретке, дальше мимо высоченных зеленых заборов без щелей и звука до самого крайнего участка слева, где уже другие ворота открыл капитан, сверил номер, пересчитал поголовье, закрыл за нами и по-хозяйски ушел в солидную будку, где кто-то еще мелькал в околышах и погонах.

Мы вошли в светлую, натопленную переднюю. Никита Сергеевич пригласил нас в кабинет на крошечный диванчик. Я подарил ему очередную книжку. Зазвонил телефон.

"Это генерал Сердюк меня поздравляет. Мы с ним вместе в Сталинграде воевали, — объяснил он, посверкивая глазом и сложив начищенные крошечные ботиночки бантиком. — Знаете, по своему нервному состоянию я не могу ни фильмов про войну смотреть, ни книг читать — выдумки и вранье", — радуясь новым слушателям, начал Н. С.

Ненавистный Сталин в его рассказах оказался человеком, плохо разбирающимся в людях, в войне. Удивлялся достоинству плененного Паулюса. Мелочился, упрямствовал. Досталось Еременко: "Грязный физически был человек. Обсосанные кости на общее блюдо клал". Похвалил Василевского: "С ним всю жизнь можно рядом прожить, грубого слова не услышишь…"

Позвали к столу. Огромная столовая, как и весь дом, обшита дубовыми панелями по стенам и потолку. В углу — камин, вдоль стены огромный арабский радиокомбайн с перламутром. В другом углу музыкальный автомат ресторанного типа. Дубовый буфет. Китайская ширма, за ней диван со сложенной постелью. На стенах приличные индийские картины: портрет Р. Тагора, какие-то девушки. Здесь, как и во всем доме, прорва ненужного хлама — чемоданы, лампы, вазы, безделушки, но все чисто. Неуловимый налет временности. Многое накрыто пленкой.