Мэри закрыла за собой дверь и ушла в дальний конец коридора, где ее никто не заметит и откуда она сразу увидит, если кто-нибудь из учителей выйдет из своего класса, чтобы подавить беспорядок, который обязательно начнется в ее отсутствие.

— У тебя все в порядке? Какие такие важные вопросы заставляют тебя звонить посреди урока? Ты не мог оставить сообщение секретарю школы? — Одной рукой она ухватила себя за локоть, а другой плотно прижала телефон к уху. Мэри знала, что не стоило вот так начинать разговор, но все равно не могла сдержаться. Крис всегда относился к ее работе пренебрежительно, — хотя бы потому, что она работала не в офисе.

— Нет, не мог.

Паника, которая охватила ее поначалу, уже начинала сменяться раздражением. Голос у него сейчас был спокойный и скрипучий — вовсе не так разговаривают те, с кем приключилась беда, позволяющая отбросить все приличия и условности. Звонок от родителей учеников во время урока всегда означал такие происшествия, о которых нужно было сообщить срочно, не ожидая конца занятий: кто-то заболел, у бабушки случился приступ, родные разбились в автомобиле. У Мэри перехватило дыхание. Может быть, Крис страдает какой-то серьезной болезнью, может быть, он все скрывал от нее до последнего момента, а теперь вот получил результаты обследования, может быть, именно по этому он не хотел к ней прикасаться, может…

— Крис, ты же не в больнице, да?

В трубке раздался знакомый вздох, выражавший раздражение и презрение.

— Нет, само собой, я не в больнице, я на работе. У тебя же на телефоне определился мой номер, или как?

Мэри с трудом подавила возмущение, — его же совершенно не трогает, что она из-за него волновалась.

— Ты позвонил в середине урока чтения и письма. Дело никак не может подождать, нельзя об этом поговорить дома?

В ответ снова последовал взрыв негодования.

— Ты думаешь только о себе. Мне нужно срочно с тобой поговорить.

— Сейчас я не могу с тобой разговаривать.

— Я и не говорю, что прямо сейчас, я хотел узнать, что ты делаешь в обеденный перерыв.

Мэри подумала, как же представляет себе Крис ее обеденный перерыв, — чем это она там занимается все эти годы, что работает в школе. Он видел, как она каждый вечер собирает ланч — все с низким содержанием жира, — чтобы взять с собой, — иногда это происходило утром, если вечером она была не в настроении даже смотреть на обезжиренный йогурт, — он видел, как она засовывает в сумку очередной глупенький роман. Рядом со школой не было ни модных ресторанов, ни спортивных залов. Ланч все ели в учительской, приходя в себя после стрессов. Насколько он вообще представляет, из чего состоит ее рабочий день?

Она хотела было поехиднее ему ответить, но потом сдержалась, с трудом.

— Как мне думается, я буду сидеть в учительской и есть сэндвичи, может быть, буду дежурить на детской площадке. Перерыв совсем небольшой.

— Хорошо, встретимся около школы. — Он помолчал. — Когда у тебя перерыв?

— В двенадцать тридцать. — Из класса уже доносились первые звуки начинающегося беспорядка. Мэри прикинула, что ей нужно вернуться в течение минуты, и тогда она сможет подавить проблемы в зародыше. — Тогда увидимся в половину первого.

Крис снова замолчал, как будто набирал воздуха для следующей фразы. Мэри, отлично зная его привычки, догадалась, что его так и тянет поспорить — просто по привычке или чтобы назначить более удобное для него время встречи. Но со школьным расписанием спорить не имеет смысла, даже ему приходилось с этим мириться.

— Да, в полпервого.

— И ты мне так и не скажешь, в чем дело? — спросила Мэри. Она старалась говорить непринужденно, но в ее голосе все же слышалась паника.

Снова пауза. «Почему же этот разговор дается нам с таким трудом?» — мысленно закричала Мэри.

— Хм, поговорим, когда будем наедине, — ответил Крис. — Увидимся.

— Пока… — Голос Мэри еще звучал, а он уже повесил трубку; она уставилась в окно, туда, где была видна детская площадка и соседняя улица.

Она внезапно почувствовала, как болезненна тревога, и вспомнила, с каким страхом ожидала в школьные годы еженедельного кросса, который в их школе был обязательным для всех учеников и проводился каждую среду, на физкультуре. Неделю за неделей проводила она, парализованная ужасом, и каждый день думала о том, насколько скоро (или еще не скоро) наступит ненавистная среда. Но за час до начала кросса все менялось; даже сейчас Мэри помнила, как на душе вдруг становилось до ужаса спокойно, наступало осознание, что время не остановишь, а уже через несколько часов — в четыре часа дня — можно будет забыть о своих страхах.

И, само собой, забыть о кроссе.

Сглотнув, Мэри постаралась изобразить на лице то самое выражение, с помощью которого можно заставить затихнуть расшалившийся класс, — и тут поняла, что сейчас ее охватило то же самое спокойствие, действующее, как принятые в лошадиных дозах транквилизаторы: как бы она не боялась того, что Крис собирается сказать ей, днем все уже будет позади.

Ничего бы ведь такого не случилось, если бы он ей это сразу сказал. Даже если ей будет больно это услышать, она должна это узнать. И может быть, в глубине души хотела это услышать.

Мэри сглотнула, собираясь с силами.

— Так, — крикнула она, распахивая дверь обеими руками. — Давайте читать сравнения, начнем с… с тебя, Конор!

Крис ждал ее у калитки, понимая, что его вполне могут принять за растлителя несовершеннолетних. Вот парочка родителей с обеспокоенным видом звонят по мобильным, наверное, в полицию, — их собственное право слоняться у школьных ворот подтверждает стоящий рядом малыш дошкольного возраста.

У него такого «живого пропуска» не было. «Слава Богу», — добавил он про себя. Он только женат на учительнице. Но даже для этого он казался себе еще слишком молодым.

Он увидел, как Мэри вразвалочку вышла из главного входа, надевая свои убогие перчатки с леопардовым рисунком. Она заговорила с маленькой девочкой, наверное, ученицей из ее класса, и остановилась, чтобы получше завязать на той шапочку и засунуть концы шарфа под воротник. Крис подумал, что ему полагается призадуматься, видя, как его жена заботится о чужом ребенке, но, честно говоря, он ничего не почувствовал. Это же ее работа, так же как его работа — поставлять вакцины голодным, бездомным, потерявшим надежду и забытым богом. Конечно же, он о них переживал, но если чему и научился за последние годы (тут он печально усмехнулся про себя, потому что научился лишь немногому), так это тому, что нужно четко разделять свои личные чувства и те, которые испытываешь на работе. Или и в том, и в другом придется горько разочароваться.

Мэри увидела, что он стоит у ворот, и что-то начала говорить девочке. Она не стала наклоняться, а присела рядом с ней на корточки, и их глаза оказались на одном уровне, — при этом бедра Мэри, на которой были синие джинсы, так и расплылись. Она и девочка вместе посмотрели на кучку болтающих родителей, — девочка слегка прислонилась к ее бедру и наконец указала на кого-то своей ручкой в желтой перчатке, и Мэри легонько подтолкнула ее, чтобы та шла к матери. Она выглядела так же, как и остальные учительницы.

Потом она встала и подошла к Крису. Он заметил, что Мэри уже идет не вразвалочку.

После того как они минут десять прошлись по бодрящему холоду, Мэри нашла сэндвич-бар.

— Не знаю, есть ли здесь поблизости какая-нибудь кофейня. У меня обычно нет времени никуда сходить, — пояснила она, направляясь ко входу учительской походкой, как будто прочла в его молчании какой-то упрек.

Крис хотел было предложить взять по чашке чая и сесть в парке, но внутри у него что-то дрогнуло от воспоминаний, которые навеяла эта мысль, — были ведь и времена, когда они запросто разговаривали, а не с трудом вытаскивали друг из друга фразы, как из глубокой шахты. И Мэри уже открыла дверь в шумную итальянскую забегаловку.