Наконец Ингрэм вошел, с холодной формальностью пожелав ей доброго утра. Ее молчание передалось и ему, тогда как она продолжала настойчиво твердить себе: «Ни в коем случае нельзя терять инициативу — нельзя!» Вирджиния наблюдала за тем, как он прошел к своему письменному столу, ничего там не сделал, просто постоял пару секунд, а затем повернулся и проговорил:

— Итак?

— Итак? — отозвалась она вялым эхом, в котором безнадежно затерялась вся ее «инициатива».

Ингрэм раздраженно мотнул головой.

— Итак… — на сей раз он уже откровенно передразнивал интонации ее голоса, — я допускаю, что в это утро вы едва ли испытываете ко мне самую искреннюю доброжелательность и симпатию, и все же, надеюсь, мне будет позволено поинтересоваться, какие чувства на самом деле переполняют вас в данный момент? Вы не находите подобное любопытство вполне справедливым?

Негодование. Смущение. Паника. Любовь вопреки всякой воле. Вслух же Вирджиния сказала:

— Мне казалось, что этот же вопрос я вправе задать вам самому — причем с гораздо большим на то основанием.

Он покачал головой.

— Ссору начали вы, а не я.

— А вы нанесли мне… оскорбление!

— Мы что, снова все начинаем? Скажите, чего вы все-таки от меня добиваетесь? Извинений за то, что поцеловал вас, заранее не поставив вас об этом в известность и не испросив соответствующего на то разрешения? Боюсь, однако, что вы все равно его бы не приняли. Я еще никогда не целовал женщину, чтобы при этом поцелуй не являлся символом признания чего-то такого, что определенно нравилось мне в этой женщине, и если вы оказались не способны принять мой поцелуй именно в таком качестве — что ж, это очень плохо, и единственное, что в подобной ситуации я могу сделать, — это пообещать вам, что ничего подобного впредь не повторится.

Вирджиния с трудом сглотнула.

— Ну что ж, по крайней мере вы достаточно откровенны. И все же, не кажется ли вам, что это излишняя самоуверенность — по своему усмотрению целовать любую женщину, которая вам понравилась?

Ингрэм пожал плечами.

— Я никогда не превращал это в привычку, хотя и мог бы, если бы в моем распоряжении всегда находилось достаточное количество женщин, которые были бы достойны моих поцелуев. — Он умолк и надменно посмотрел на нее. — В прошлом, однако, это никогда не приводило к враждебности, и, если я окажусь достаточно тактичным человеком, не приведет к ней и в будущем. Более того, я готов поспорить, что вы многое бы дали, лишь бы узнать, что подвигнуло меня вчера вечером на подобный поступок.

— Но вы, похоже, скорее согласитесь отрезать себе язык, чем спросить меня об этом.

— Вы ошибаетесь. Меня вовсе не интересуют ваши… побудительные мотивы. Я всего лишь пострадала от их последствий — когда вы поцеловали меня так же, как, например, могли бы поцеловать Лизель, причем с гораздо меньшей теплотой, нежели та, которая связывает вас с ней.

Он покачал головой.

— Сделал я это лишь потому, что был в восторге от вашей смелости. Вы принимаете подобное объяснение?

— Моей… смелости? — переспросила Вирджиния, думая про себя, как бы ей хотелось вместо этих слов услышать: «Потому что я люблю вас».

— Да, я восторгался вами, наблюдая за тем, как вы провели праздничный вечер, как встали и произнесли свое приветствие, — уж кто-кто, а я-то догадывался, сколько страха вы натерпелись в ожидании встречи с этими людьми. Ну как, этого вам достаточно — я имею в виду, чтобы оправдать мою… оценку?

— Пожалуй, — пробормотала Вирджиния, внутренне сияя от столь неожиданного удовлетворения. — Ну что ж… спасибо вам. Однако не сможем ли мы впредь хотя бы отчасти избежать досадных двусмысленностей, если вы станете поздравлять меня — разумеется, лишь тогда, когда я этого по-настоящему заслужу, — более традиционным способом?

— Поглаживанием по головке с одновременным приговариванием: «Молодчина!» — да? — огрызнулся Ингрэм. — То есть в отношениях между работодателем и наемным работником подобная манера общения выглядела бы, как говорится, более по форме, это вы хотите сказать?

Сознательно идя ему навстречу, Вирджиния проговорила уже несколько мягче:

— Ну, в любом случае это было бы не менее «по форме», если пользоваться вашей же терминологией. И потом, почему вам нужно постоянно подчеркивать это деление на работодателей и работников, вроде того, как вчера вечером вы перед уходом таким же точно образом отозвались о моем желании поставить вас на место?

— А потому, что вы буквально светились этой мыслью, когда столь яростно отчитывали меня за мой поцелуй.

— Не забывайте, что вы сами оскорбили меня своими высказываниями насчет Эрнста и Пола Белла, — напомнила Вирджиния.

— Ничего я вас не оскорблял. Я просто заметил вам, что никак не подхожу под категорию преданного и покорного воздыхателя, каким, как я подозреваю, является, по крайней мере, этот ваш Белл.

Вирджиния покраснела.

— Если Белл и имеет ко мне какое-то отношение, то, как я полагаю, он находится на том месте, которое сам захотел занять, — произнесла она.

Ингрэм кивнул.

— Так я и думал. Он достаточно умен, чтобы действовать мягко, не спеша. На него вряд ли придется прикрикивать: «Сидеть, Рекс, сидеть!» Итак, если этот откровенный обмен мнениями хотя бы отчасти разрядил обстановку, я хотел бы знать, как мы будем жить дальше? В конце концов, я ведь заверил вас в том, что впредь вы не будете… что впредь вас не станут беспокоить? Можем мы посчитать это отправной точкой для нас обоих? Или нет?

Вирджиния уставилась на него.

— Что вы хотите сказать — посчитать отправной точкой?

— Если вы хотя бы намекнете мне, я готов буквально завтра же покинуть этот дом.

— Ну конечно, — сказала Вирджиния и, поняв, что подобными словесными маневрами он едва не заставил ее извиняться уже перед ним самим, добавила чуть более отстраненным тоном: — Вам прекрасно известно, что в деловом отношении все шишки повалятся в первую очередь на меня, если я позволю вам уйти из-за какой-то…

— Ерунды вроде той, что произошла вчера вечером? — подсказал Ингрэм.

Шутливым жестом он осенил свое сердце крестом.

— А ничего вообще и не было, готов поклясться вам в этом, — сказал он.

Лишь спустя некоторое время после того, как Ингрэм покинул кабинет, до нее дошло, что, несмотря на всю свою искренность, он даже не попытался оправдаться за ту серию жестких, болезненных поцелуев, которая последовала за первым, дружеским импульсивным поступком, и, осознав это, Вирджиния поняла, что именно эти поцелуи она запомнит на всю свою жизнь.

Миновали июньские дни, и настал июль — как ворчливо назвал его один местный житель, месяц «бешеной работы, когда всем нужно иметь по четыре руки».

Туристический сезон подходил к своему зениту. В качестве некоторого разнообразия и дополнения к традиционной электричке по дорогам сновали весело разукрашенные экипажи с холеными, сильными лошадьми, которые возили людей в горы. С этого момента и вплоть до тех дней, когда первые упавшие с ветвей платанов и лип листья возвестят о приближении осени, прибрежная зона города будет пребывать в состоянии нескончаемого праздника.

После нескольких недель туристических поездок в «Драхенхоф» вернулась Ирма Мей, пребывавшая теперь в безделии и ожидании новых деловых предложений. Вирджинии не было известно, сколь часто Ингрэм, отлучаясь с виллы, проводил вечера в обществе Ирмы, а «походя» спросить об этом Лизель ей не позволяла гордость. В конце концов, с твердой настойчивостью сказала она себе, тот факт, что этот человек занял центральное место в ее повседневной жизни, отнюдь не означал, что она должна была проявлять чуть ли не кровную заинтересованность в хронометраже всех его приходов и уходов. В то же время сам он, судя по всему, без всяких на то оснований посчитал себя вправе «присматривать» за ее контактами с Полом Беллом. Впрочем, скорее это было лишь очередным проявлением высокомерия этого человека, которое она отчасти презирала, а в чем-то даже восхищалась им, поскольку без этого качества он перестал бы быть самим собой — резким, решительным, прозорливым Ингрэмом…