Подчиняясь внезапно возникшему импульсу, Вирджиния вытащила из пучка заколки, тряхнула головой и снова посмотрела на свое отражение. Ну вот, так уже лучше.

Так кто же она сейчас? Двадцативосьмилетняя женщина, не оставившая за плечами ни одного романа, о котором стоило бы вспомнить, и в общем-то не располагавшая подобными перспективами даже в будущем. В ее мозгу эхом пронеслась однажды произнесенная и случайно услышанная ею жестокая фраза: «Вирджиния? О, дорогая моя, да ей же на роду написано вечно быть эдакой универсальной тетушкой, никак не меньше!» — причем сказано это было самым беззаботным, но одновременно категоричным тоном. И сейчас, глядя на свое отражение, она спросила себя: что же такого особенного разглядел в ней Эрнст Раус, что заставило его со столь настойчивой решимостью ухаживать за ней, в результате чего она и оказалась здесь?

Познакомились они в ресторане французского отеля, где на короткое время остановился Эрнст и где регулярно обедала Вирджиния, поскольку в перечень услуг, предоставляемых ее пансионом (постель плюс завтрак), обед не входил. В зимний сезон постояльцев в отеле было очень мало, а потому нередко в зале ресторана сидели только они двое и, естественно, вскоре вступили в разговор друг с другом на смеси французского, немецкого и английского языков. Эрнст достаточно увлекательно рассказывал о своем бизнесе и сочувственно относился к условиям ее жизни.

А затем, совсем скоро, прозвучала это его ошеломляющее предложение пожениться, которое она, будучи совершенно не готовой для подобного шага, категорически отклонила.

Он тогда сказал, что понимает ее. Она молода (молода?), очаровательна, тогда как он чуть ли не на пятнадцать лет старше ее. И все же он не спешит принимать ее отказ, и поскольку самому ему было необходимо вернуться в Кенигсграт к своим виноградникам на берегу Рейна, он пригласил ее нанести туда визит вместе с ним. Обслуживала его виллу супружеская пара, а кроме того, там же проживал управляющий — англичанин Ингрэм Эш.

Поначалу Вирджиния отвергла и это предложение. В самом деле, она ведь не только не любила, но, можно сказать, практически не знала этого человека, а потому предлог для подобной поездки показался ей насквозь надуманным. Однако, когда он сказал ей, что было бы несправедливым отклонять его предложение, даже не побывав в его доме и не узнав, в чем состоит его работа, она хотя и неохотно, но все же дала свое согласие, и они отправились в путешествие, завершить которое живым ему было так и не суждено — он умер в полете от сердечного приступа.

Вирджиния посмотрела на свои пальцы, лишенные колец и безвольно лежащие на коленях. Ни предбрачного подарка, ни самой помолвки так и не было, и все же в том самом документе, который хотя и был составлен в неофициальной форме, но имел соответствующие свидетельские подписи и был обнаружен в кармане Эрнста, он именовал ее не иначе как своей «невестой» и оставлял ей все, чем сам владел при жизни.

Его невеста! Но ведь она же не была ею. Она даже не… При стуке в дверь Вирджиния вздрогнула и повернулась. Сколько же времени она просидела так, глядя на себя и размышляя?

— Да, входите.

У порога стоял Ингрэм Эш.

— Ханнхен гадает, сказал ли вам Альбрехт о том, что она приготовила чай, — проговорил он.

— О да, сказал. Просто я… немного провозилась тут, но через пару минут обязательно спущусь.

Вирджиния заметила, как его вопросительный взгляд переместился на ее распущенные волосы, тогда как сама она еще даже не сняла пальто, а потому смущенно принялась снова скручивать их в пучок.

Ингрэм Эш проговорил безразличным тоном:

— Можете не торопиться.

А затем повернулся и вышел.

Чай был сервирован на низеньком столике рядом с камином, в котором горели сосновые дрова. Вирджиния налила им обоим — при этом ни один из них даже не притронулся к еде, а Ингрэм Эш ограничился одной чашкой. В комнате воцарилась неловкая тишина, пока он не прошел к звонку, на который вскоре явилась Ханнхен Франк.

Со стороны могло показаться, что Ханнхен — женщина с худым лицом, которой шел шестой десяток лет, — была вся выдержана в коричневых тонах: длинный, чуть ли не до пят коричневый передник, коричневые туфли, волосы цвета красновато-коричневых яблок, уложенные на манер «плетенки», и коричневые руки, которые она отерла о бедра, прежде чем унести поднос.

— Как насчет обеда? — осведомилась она.

Ингрэм Эш покачал головой.

— Я — пас. У меня есть кое-какие дела, так что я буду в отъезде.

Ханнхен по-прежнему не отводила от него взгляда.

— А уважаемая фрейлейн — она будет?..

— Я не знаю. Спросите ее, чего бы она пожелала.

Однако не успела еще Ханнхен даже глазом повести, как Вирджиния смущенно проговорила:

— Это не важно. Что угодно — может, суп какой-нибудь?.. — И тут же почувствовала, что на другие слова у нее попросту не осталось воздуха в легких.

Все так же игнорируя Вирджинию и обращаясь исключительно к Ингрэму Эшу, Ханнхен продолжала:

— У нас осталось немного свиного филе, которое можно поджарить с яблочными ломтиками и пикантными помидорами. Или мне…

Однако на сей раз его реакция оказалась уже более резкой:

— Вы же слышали, Ханнхен, что вам сказала фрейлейн Сомерс. Ей хочется супа.

Коротко кивнув в знак согласия, Ханнхен взяла поднос и вышла из комнаты.

Ингрэм Эш вернулся к своему креслу.

— Грубовато получилось, — проговорил он. — Прошу меня извинить.

Вирджиния облизнула губы.

— Ничего страшного. Я понимаю.

— Боюсь, что до конца все же не понимаете. Причина заключается в том, что Франки проработали у Эрнста всю свою жизнь. Он сообщал им практически обо всех своих поступках, согласовывал буквально каждый шаг, а потому его любовное увлечение и женитьба в среднем возрасте никак не соответствовали их ожиданиям.

— Но это не было… — перебила его Вирджиния, покраснев.

— Чем это не было?

— Т-тем, что вы сказали. Мы так мало знали друг друга. У нас не было даже времени, чтобы… — Она снова запнулась, когда до нее внезапно дошло, что отрицать чувства Эрнста Рауса к ней означало бы предать его. — Я хотела сказать, что с моей стороны не было никакого романтического увлечения. Просто интерес и… некоторая симпатия. Ничего больше.

Ингрэм Эш изогнул одну бровь.

— Вы весьма откровенны. И все же вы, можно сказать, были помолвлены.

— Это не так. Я так и не дала ему ответа.

— Однако, судя по оставленному им завещанию, он определенно считал, что дали.

— Он мог лишь надеяться на то, что я приму его предложение. Но мы не были помолвлены, когда я согласилась приехать сюда, чтобы увидеть его дом.

— И вы считаете это — прошу простить меня — достаточно справедливым по отношению к Эрнсту, тем более в сложившихся обстоятельствах? Я имею в виду вашу фразу насчет «просто интереса».

Вирджиния прикусила губу.

— Тогда я не мыслила категориями «справедливо» или «несправедливо». Там, во Франции, в Ниме, нас было всего двое — двое одиноких людей, за которыми, можно сказать, ничего не стояло. Во всяком случае, у меня лично уже не было ничего своего, что я могла бы предложить ему. В течение некоторого времени, пока не освободится место на моей прежней работе, я чувствовала себя вполне свободной, а потому — что плохого в том, что я приняла предложение Эрнста познакомиться с его средой, прежде чем мы снова вернемся к вопросу о женитьбе? Или вы считаете подобное поведение предосудительным?

Ингрэм Эш пожал плечами.

— Лично я не вижу в этом ничего аморального и спросил вас лишь о том, насколько честно это по отношению к Эрнсту. Впрочем, готов признать, что вы были правы: он действительно обязан был показать вам товар лицом, прежде чем вы примете твердое решение совершить покупку…

После этих слов — едва прикрытого оскорбления — Вирджиния уже не сдержалась.

— Как вы смеете?! — накинулась она на него. — Обвиняете меня в том, что я веду себя как какая-то… золотоискательница. Ведь вы именно это имели в виду, говоря подобное, не так ли?