Отвечала: «Река».

Продолжали: «Где это?»

Услышав: «Справа от Новорижского шоссе», – перебивали: «От нуворишского?»

Где-то на третий раз захотелось стукнуть каламбурщика по кумполу. Но что поделать: друзья-знакомые одного эстетического разлива, из одной колыбели, из одного воннегутовского карасса. Их мысль идет по одной и той же тропинке, ни шага в сторону… Слишком дисциплинированно на Евин вкус.

Василиса единственная не поскользнулась на банальной корке, единственная знала, что Курица – речушка на западной окраине Москвы, но она, затурканная работой и ребенком, подкатилась с претензиями:

– Неужели меня не пригласишь? Все вокруг только и базарят о твоем Салоне. Учти, у меня непогашенный билет! Ты меня звала, помнишь?! – пулеметом строчила Василиса. – Но ты же устроила его в Великий пост, да еще и в среду! Конечно, я пропустила! – Ее речь назидательно замедлилась. – Обидно! Мне Криста доложила, какой крутой был последний обед на «Титанике»! А я, блин, даже в третий класс не попала. После апреля вы собирались? – Восторг без запинки сменился ревностью. Парой ходят два этих чувства…

Указывает, что мне делать…

Контролировать себя Ева никому не позволяла. Если б что-то подобное она услышала в своей прежней бизнес-жизни, то мгновенно дала бы по рукам, нисколько даже не взволновавшись. Отбрила бы просто для порядку, острастки ради, чтоб другим неповадно было.

Так пару раз ей пришлось уволить отличных работников, которые по разным причинам, но по одной самолюбивой дури пригрозили уходом, чтобы добиться своего. Один – повышения зарплаты, другая – отпуска в самый разгар заключения годовых договоров. Ева тогда распрямила губы в улыбке, следя, чтобы линия не прогнулась (знак обиды или нерешительности), добавила теплоту в голос и протянула руку для пожатия: «Желаю вам всяческой удачи на новом месте». Понимала, что сотруднички зарываются по глупости, во вред себе, жалко обоих было, но ничего не поделаешь. В коллективе все становится известно, одну гайку ослабишь – весь механизм расшатается.

Дело прошлое…

Сейчас Ева совсем не настроена на строгость. Лестно же, что все говорят о ею затеянном, что все к ней рвутся… Я это сделала!

Да и апрельский, самый трудоемкий Салон вспоминается с приятствием.

Думала тогда, думала… Концептуальные идеи к весне не то чтобы исчерпались, а постепенно автоматизировались. Ничего не стоило сочинить для очередного сбора тему, подыскать к ней пару выступальщиков и несколько оппонентов, которые без понукания, сами начинают дискуссию. Неудобного молчания, тягостного для слушающих, не припомнить, а вот «тпру!» и «брейк» пригождались.

Ну а с едой еще проще. Когда есть замысел – тут же выскакивает в голове с десяток блюд, которые можно назвать словами из данного языкового куста. Дальше – дело техники, пусть затратное по труду и бюджету, но оно того стоит. Рвутся люди!

Правда, многое уже было. Пощеголяла идеями.

Высокий класс выдумки продемонстрирован.

Как почти все художники когда-нибудь, да напишут копию чтимого шедевра, так и Ева решила поозоровать – повторить меню последней трапезы на «Титанике» в 1912 году. «Я – жизнь, пришедшая на ужин».

Тем более что апрель, и близится четырнадцатое. Почти сто лет назад в этот день на шедевре тогдашнего кораблестроительства давали обед в честь капитана Эдварда Смита.

Созвонилась с питерскими музыкантами – приедут и сыграют. И конечно, не отрывки из оперы Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана», которые напоследок исполнил оркестр первоклассного ресторана «Риц», а свое, свежее. Кантату номер два для рояля, скрипки и табурета на слова молчаливого Игумнова. Петь и играть будут сами, белый рояль – от хозяйки, переносные инструменты привезут с собой, переночуют в гостевой комнате и – восвояси.

С гастрономической оркестровкой Ева так быстро не управилась. В поисках меню нырнула в Интернет и там пропала надолго. Азартно глотала все сведения, не отделяя нужные от необязательных. Все было интересно. С первой же минуты ее потянуло к громадине, неудержимо потянуло, прямо как небольшое судно «Нью-Йорк», соседа только что спущенного на воду «Титаника» в порту Саутгемптон. Могучие винты гиганта создавали подводные течения такой притягательной мощи, что корабли чудом не столкнулись.

Античудом. Маленькая катастрофа избавила бы от большой…

Переходя с одного сайта на другой, Ева вспоминала знаменитый блокбастер с сахарным ДиКаприо и песенной сентиментальщиной. Как же безбожно массовое искусство уродует такой щемящий материал! В воронке мелодрамы потонули пронзительные подробности стольких трагедий…

«Титаник» столкнулся с очень редким «черным» айсбергом, невидным в темноте. Каким-то немыслимым образом ледяная глыба переворачивается в воде, и наружу выставляется не заиндевевшая белая ее часть, а подводная, черно-зеленая, прозрачная, как бутылочное стекло.

И у Евы было такое…

Вгрызаясь в теорию музыки, она обнаружила современные каденции в старинных опусах. Написала большую работу. Ученая секретарша Совета, якобы подруга, вся такая белая и пушистая, в глаза говорила: «Гениальненькая ты моя…», а сама подготовила нелепый разгром на предзащите кандидатской. Зачем она это сделала? Ева выяснять не стала. Из эмоций вычеркнула, но из умственного багажа не удалила. (По-компьютерному это выглядит так: зачеркнутая строчка, оставленная в тексте.) Защитилась не у себя на кафедре, а в Питере, на следующий год, ни слова не поменяв в своей работе. Степень получила, а дальше-то что? У питерцев своя тесная компания, куда не принимают чужаков-москвичей. Пробиться, конечно, можно. Но когда себя впариваешь – часто очень получается пиррова победа. Не стоит… Так что там – никакой перспективы.

Ушла в чистый бизнес, никак не связанный с профессией.

Зато научилась примечать «черные айсберги» в своем окружении, больше на них не напарывалась.

А вот «Титаник»…

Пароходы, проходившие при дневном свете мимо страшной махины, радировали об опасности. А «Титаник» не получил этих сигналов: несколько часов рация не работала, когда же ее починили, радисты принялись срочно отправлять накопившиеся телеграммы пассажиров первого класса – о том, что корабль придет в порт назначения раньше расписания… Им было не до посторонних радиограмм…

В двенадцати милях от гибнущего судна гужевался корабль «Калифорниэн», команда которого с любопытством гадала, почему это в небо взвиваются белые всполохи. Шутихи? Падающие звезды? Им в голову не пришло, что это сигнал о помощи. Обычно его подают красными ракетами, но их у «Титаника» не оказалось.

Много чего не было на «суперлайнере»…

Для эвакуации не хватало шлюпок: согласно тогдашнему морскому стандарту их количество определялось по тоннажу судна, а не по числу пассажиров. (Устаревший закон. Катастрофа помогла его исправить. Много чему научила трагедия…)

Запасные лодки укомплектованы непедантично, не все члены экипажа умели с ними управляться. Зачем? Ведь корабль объявлен непотопляемым…

Эвакуировать начали, как и полагалось, с женщин и детей. Был страх, паника, но в хищных зверей превратилось не больше людей, чем бывает и без всякого стресса. Газетчики и молва наговаривали на русских. Мол, один переоделся в женское платье, чтобы его взяли в шлюпку. Позже выяснилось, что женскую шляпу нацепил молодой ирландец из третьего класса. Хорошо хоть имени русского не называли, а то бы не отмыться ему от позора, как случилось в семнадцатом с Керенским. (Приклеилась к тридцатишестилетнему мужику байка о переодевании, так с издевательским ярлыком жил и умер под девяносто.) А шестидесятивосьмилетний держатель кассы «Титаника», отставной майор из России, отправил в шлюпку своего молодого помощника: дескать, я уже свое пожил.

В пятидесяти восьми милях от места трагедии судовой радист маломощного корабля «Карпатия» в последнюю минуту своего дежурства, уже снимая наушники, чудом услышал сигнал бедствия и тут же доложил о нем капитану. Получив жуткую весть, Артур Генри Рострон нашел глазами распятие, пошептал про себя и тут же приказал развернуть корабль.