5 апреля Деспина Шапатава предупредила Сталина, что он разоблачен. Он дважды переносил собрание, намеченное на ночь; наконец оно началось в доме Дарахвелидзе. Вдруг вбежала Деспина: снаружи стояли жандармы. Как написал их начальник, “вчера в 12 часов ночи мною был оцеплен дом… где, по агентурным сведениям, была сходка рабочих”.

Сосо-Пастырь рванулся к окну, но было поздно. Дом окружили голубые мундиры. На этот раз спасения не было[60]⁹.

Сталина заключили в Батумскую тюрьму, где он сразу отличился грубым поведением и высокомерной дерзостью. Тюрьма оказала на него серьезное влияние, этот опыт навсегда остался с ним. “Я привык к одиночеству… в тюрьме”, – говорил он много позже, хотя на самом деле редко оставался там один.

Его сокамерники, будь то враги, позже обличавшие его в эмиграции, или сталинисты, восхвалявшие его в официальной печати, соглашаются, что Сталин в тюрьме был как застывший сфинкс: “…оспой изрытое лицо делало его вид не особенно опрятным. <…> В тюрьме он носил бороду, длинные волосы, причесанные назад”¹. Товарищи по несчастью были поражены его “совершенным спокойствием”. Он “никогда не смеялся полным открытым ртом, а улыбался только”, держался особняком и был всегда невозмутим. Но сначала он допустил глупейшую оплошность.

6 апреля 1902 года его впервые допросил ротмистр Джакели. Сталин отрицал, что был в Батуме в день бойни, и утверждал, что был у своей матери в Гори. Два дня спустя он попросил другого заключенного кинуть две записки из окна в тюремный двор, где собирались друзья и родственники заключенных, чтобы передавать им еду и сообщения. Но охрана перехватила записки, написанные Сталиным. В первой содержалась просьба сказать учителю Иосифу Иремашвили, “что Сосо Джугашвили арестован и просит сейчас же известить его мать, для того чтобы, когда жандармы спросят: “Когда твой сын выехал из Гори?”, сказала: “Целое лето и зиму до 15 марта был здесь, в Гори”.

Второй запиской Сталин вызывал в Батум своего бывшего ученика Елисабедашвили, чтобы тот продолжил его дело. Ротмистр Джакели уже связывался с тифлисской тайной полицией, и ему подтвердили, что Сталин стоял во главе Тифлисского комитета. Но теперь он отправил запрос в Гори, откуда пришел ответ, что из Батума приезжали двое и разговаривали с Кеке, ее братом Георгием Геладзе (дядей Сталина) и Иремашвили. Все трое были арестованы и допрошены. Для Кеке это был нелегкий день².

Двое из Батума приезжали за матерью Сталина, но в злополучной записке был упомянут еще и Елисабедашвили, живший в Тифлисе с Камо и Сванидзе. Жандармы арестовали Камо, который против своей воли привел их в баню в Сололаки – там они схватили раздетого Елисабедашвили. Его отправили к “знаменитому ротмистру Лаврову”, который передал его Джакели. Когда Елисабедашвили ввели в батумский тюремный двор, мимо него прошел Сталин и шепнул: “Не знаком”.

– Знаю, – ответил Елисабедашвили. – Привет от всех!

На другой день Джакели допросил Елисабедашвили.

– Ты знаешь Иосифа Джугашвили?

– Не знаю.

– Как нет?! Он говорит, что хорошо тебя знает!

– Наверно, он какой-либо сумасшедший.

– Сумасшедший! – рассмеялся ротмистр. – Разве сумасшедших будут слушать. Этот Джугашвили перевернул весь Батум… В Батуме тоже есть марксисты, но они люди скромные.

Когда Елисабедашвили провели мимо камеры Сталина, он увидел через решетку, как “Сосо злился, волновался, ругал и бил сидевшего в камере человека. На другой день я узнал, что в камере Сосо сидел засланный туда переодетый в костюм рабочего шпион”. Елисабедашвили отпустили, но вскоре по указанию Сталина он вернулся в Батум, чтобы руководить сосоистами³.

Что до Кеке, она повиновалась призывам Сосо. Около 18 мая она выехала из Гори и вернулась только 16 июня. Она дважды навещала сына в батумской тюрьме. Возвращаясь через Тифлис, она умудрилась наткнуться на Безумного Бесо.

“Стой, или я тебя прикончу! – взревел он, проклиная своего сына-бунтовщика. – Он хочет весь мир перевернуть! Если бы ты его не отдала в училище, он бы был ремесленником, а теперь он в тюрьме! Я убью такого сына собственными руками: он опозорил меня!” Собралась толпа, и Кеке удалось убежать – это была ее последняя встреча с мужем.

Бунт Сосо стал крахом надежд Кеке. Должно быть, она – по-своему – была опечалена не меньше Бесо. Она просила о его освобождении и, вероятно, передавала сообщения от товарищей. Несмотря на свой эгоцентризм, Сталин в пожилом возрасте говорил о ее страданиях. Услышав, что мать Георгия Димитрова встретилась с Кеке и это была встреча двух счастливых матерей, он воскликнул: “Счастливых? Что вы! Какое это счастье для Кеке, если сын шесть раз был арестован… <…> Такая уж досталась доля нашим матерям! Мы почти не встречались с ними…”[61]

Вскоре Сталин стал верховодом в Батумской тюрьме: он помыкал друзьями, терроризировал интеллигентов, подкупал охранников и дружил с уголовниками⁴.

Тюрьмы империи были потайной цивилизацией со своими обрядами и тонкостями, но Сталин, как всегда, игнорировал этикет, который ему не подходил. “Режим в тюрьме, как и в стране, сочетал варварство с патриархальностью”, – писал Троцкий. Никакой последовательности: иногда политических заключенных помещали в одну большую камеру, именуемую “церковью”, и там они выбирали “старейшин”.

Революционеры жили по рыцарским правилам. Когда прибывал или убывал товарищ, вся тюрьма по традиции пела “Марсельезу” и махала красным флагом. Революционеры, святые интеллигенты и самозваные крестоносцы, были слишком возвышенны, чтобы якшаться с обычными уголовниками, но Сталин предпочитал общаться с ними, потому что среди политических “было много сволочей”. Он ненавидел лживую болтовню интеллигентов. “Сволочей” убивали.

Находясь в одиночных камерах, политические общались с помощью не слишком удобного, но простого шифра – перестукивались на “тюремной азбуке”. Сергей Аллилуев сидел в Метехской крепости в Тифлисе, но по печной трубе ему передали: “Грустные вести… Среди арестованных Сосо”. Была и убогая система сообщения, называемая “тюремным телеграфом”: по ней заключенные передавали друг другу посылки на нитях, свешенных из окна; их подцепляли другой нитью с камешком на конце.

Во время прогулок во дворе за арестантами особо никто не следил: сохранить что-либо в тайне было трудно. Сосо всегда знал о вновь прибывших, знал, как ведут себя заключенные. Подобно американским мафиози, управлявшим “Коза ностра” из тюрьмы, Сосо вскорости наладил связь с внешним миром. “Он продолжал руководить всем из тюрьмы”[62].