– Не бегите, а то будут стрелять, – предупредил Сталин.
Затем он “предложил петь песни. Тогда мы еще не знали революционных песен и запели песню “Али-паша”, – вспоминал Порфирий Куридзе.
– Солдаты в нас стрелять не будут, – обратился Сталин к толпе, – а их командиров не бойтесь. Бейте их прямо по головам, и мы добьемся освобождения наших товарищей!
Толпа двинулась к тюрьме.
Сталина окружали телохранители-сосоисты, в основном гурийские крестьяне, во главе с Канделаки. “Это были… хорошие конспираторы, – вспоминал позднее Сталин. – Они создали вокруг меня семь кругов, и, когда царские жандармы стреляли по демонстрантам, на место раненого становился другой: кольцо невозможно было прорвать”.
Пока толпа у стен тюрьмы начинала нападать на солдат, заключенные в самой тюрьме взяли верх над охранниками. Один из арестантов, Порфирий Ломджария, услышал демонстрантов: “Мы стремимся наружу… Выламываем ворота… и вот многие из заключенных на улице”. Казаки пустили коней в галоп на бесчинствующую толпу; демонстранты пытались отнимать у них винтовки. Бунтовщики стреляли в казаков и кидались камнями. Солдаты отбивались прикладами, но были принуждены отступить. В капитана Антадзе попали камнями, пуля пробила ему обшлаг. Солдаты оборонялись, стреляли в воздух – и вновь отступили. “Но среди демонстрантов раздался громкий голос, призывавший нас не расходиться и еще решительнее требовать освободить арестованных. С этим призывом обратился к демонстрантам товарищ Сталин”, – вспоминал рабочий Инджоробян. Толпа еще наддала.
“Страшный шум”. Капитан Антадзе скомандовал: “Пли!” Раздались залпы. Люди попадали на землю. Все бежали и кричали. “Сущий ад. Площадь опустела. На земле лежат убитые и раненые рабочие. Слышатся стоны”. “Кто кричит “помогите”, кто – “воды”…” “Я вспомнил про Сосо, – пишет Канделаки. – Мы разделились. Мне было страшно, я искал его среди убитых”. Но Вера Ломджария, сестра Порфирия, заметила Сталина: он ходил здесь же, глядя на бойню, которую спровоцировал. Ища своего брата среди погибших, она напала на солдата, но тот ответил: “Не я убивал, это был Антадзе”.
Сосо поднял “одного из раненых” и погрузил его в фаэтон. Он “доставил [его] на нашу квартиру”, – вспоминает Илларион Дарахвелидзе. “Сосо перевязал раненого бинтом”, – вторит ему Канделаки. Наташа Киртава и другие женщины усаживали раненых в коляски, увозившие их в больницу. Тринадцать человек погибло, сорок пять были ранены. В ту ночь в доме Дарахвелидзе “мы все были страшно взволнованы”. Но Сосо держался весело.
“За сегодняшний день мы ушли вперед на несколько лет”, – заявил Сталин Хачику Казаряну. Больше ничего не имело значения. “Мы теряли товарищей, но побеждали”. Как и во многих других кровавых предприятиях, цена человеческих жизней была неважна, главное – политическая значимость. “Нагайка… оказывает нам большую услугу, ускоряя революционизирование “любопытствующего”. Молодой Троцкий был под впечатлением от батумской расправы: “Событие потрясло всю страну”.
Жордания и Чхеидзе разъяренно говорили о “юноше, который с первых же шагов хотел быть лидером”, но “необходимых познаний у него не было”: “чтобы привлечь внимание слушателей”, он “часто употреблял крепкие слова”. Они считали, что бойня сыграла на руку властям: не был ли Сталин провокатором?
Сталин бросился к печатному станку, укрытому в доме Деспины Шапатавы, молодой марксистки. “Хвала грудям матерей, вскормившим вас!” – гремел он в листовке – печатном ответе на бойню, распространенном на следующее утро по всему городу. Но нашелся предатель, и в дом, где находился станок, явилась полиция. Деспина загородила дорогу: “Дети спят!” Пристав засмеялся. Ни типография, ни Сталин не пострадали. Но в арсенале у Сталина были не только слова: судя по всему, он приказал убить ротшильдовского управляющего фон Штейна. “Мы поручили товарищу убить его”, – вспоминает один из подручных Сталина. Когда экипаж фон Штейна приблизился, убийца вынул револьвер, но промахнулся. Фон Штейн развернул экипаж, скрылся и той же ночью на корабле покинул город.
За Сталиным шла охота, и ему пришлось переместить свой бесценный станок в более надежное укрытие. Порфирий Куридзе вспоминал, что Сталин придавал конспирации большое значение – часто он приезжал в экипаже, переодевался и так же быстро уезжал. Он менял внешность, внезапно менялся одеждой с товарищами, часто закрывал лицо башлыком7.
Той ночью Сталин погрузил станок в коляску, спрятал его на кладбище, а затем перевез в хижину старого разбойника-абхаза Хашима Смырбы в селении Махмудия, в семи верстах от Батума и прямо под боком у гарнизонной крепости (то есть вне подозрений). Отошедший от дел бандит охотно спрятал станок у себя: его друг Ломджария сообщил, что на нем будут печататься фальшивые рубли. Смырба собирался получить свою долю. Сын Смырбы Хемды, чьи мемуары не печатались при культе, вспоминает, как среди ночи Сталин явился с четырьмя тяжелыми ящиками и сразу же начал распаковывать их и устанавливать станок на чердаке. Наборщики и, вероятно, сам Сталин приехали, переодетые мусульманскими женщинами в чадрах. Он работал день и ночь, нанял строителей, чтобы они построили Смырбе другой дом, с потайной комнатой для шумного станка.
– Что это за шум? – спросил один строитель.
– У коровы червь в роге завелся, – отвечал Смырба.
Сосо практически переселился в деревянную хижину Смырбы. Старый мусульманин стал выпрашивать у молодого грузинского бунтовщика свою долю фальшивых купюр.
– Ты вот целые ночи работаешь, печатаешь, – сказал Смырба. – Когда же ты наконец пустишь в ход свои деньги?
Сосо протянул Смырбе одну из листовок.
– Что это?! – воскликнул изумленный разбойник.
– Мы свергнем царя, Ротшильдов и Нобелей, – ответил Сталин, оставив Смырбу в недоумении.
Каждое утро он прятал листовки во фруктовых корзинах, которые Смырба грузил на свою телегу. В городе они встречались с Ломджарией и шли по заводам, распространяя листовки. Если кто-то хотел купить фрукты, Смырба заламывал непомерную цену или говорил, что несет уже оплаченный заказ. Когда станок сломался, Сталин сказал Канделаки: “Пойдем на охоту”. Заприметив в местной типографии нужные запчасти, он произнес: “Медведь убит, теперь надо его освежевать” – и послал туда своих помощников, которые выкрали запчасти и доставили в его штаб-квартиру, в духан “Перс Али”. Однажды, как раз когда маленький Хемды нес одну из частей, по улице пронеслись казаки. Он закинул мешок в ближайший дом, а сам прыгнул в канаву. Сталин сам помогал мальчику сушиться и хвалил его за смелость.
Уже вся деревня Смырбы знала: что-то происходит в новой хижине, куда то и дело наведываются крепкого телосложения женщины в чадрах. Сосо собрал двенадцать крестьян, которым можно было доверять, и объяснил, чем он занят. Хемды вспоминал, что после этого их дом зауважали.
– Хороший ты человек, Сосо, – говорил Смырба, покуривая трубку. – Только жаль, что ты не мусульманин. Если ты примешь мусульманство, я выдам за тебя семь таких красавиц, каких ты, наверное еще никогда не видел. Хочешь быть мусульманином?
– Хорошо! – смеялся Сосо[59]8.
Погибших рабочих похоронили 12 марта – это был повод для еще одной демонстрации, собравшей 7000 человек. Ее вдохновила грозная прокламация, написанная и отпечатанная Сталиным. Со всех сторон процессию окружали конные казаки. Пение запретили. Товарищ Сосо тихо наблюдал за похоронами. Жандармы не давали говорить речи. Когда толпа расходилась, казаки потешались над ней, распевая похоронный марш.
Теперь тайная полиция знала, что Сталин был одним из зачинщиков батумских беспорядков. “Развитие социал-марсксистских организаций… сделало большие успехи, когда осенью 1901 года “Тифлисский комитет Рос. соц. – дем. раб. партии” командировал в г. Батум… Иосифа Виссарионова Джугашвили, – докладывал ротмистр Джакели начальнику Кутаисской жандармерии. – Я дознал, что Иосифа Джугашвили видели в толпе во время беспорядков 9 марта…” “Все изложенное свидетельствует, что Иосиф Джугашвили играл видную роль в рабочих беспорядках в Батуме”. Полиция задалась целью схватить его.
