“Я тоже иногда выпиваю”, – лаконично признавалась Серафима Хорошенина. Возможно, именно после запоя, последовавшего за неудачным побегом, Сталин решил узаконить отношения с ней. В феврале они с Серафимой Хорошениной прописались вместе в доме Кузаковой – это был своего рода гражданский брак (в православной империи законным был только брак, освященный церковью). Этот союз совершенно забыт сталинскими биографами.
Медовый месяц длился недолго: “Согласно предписания г-на вологодского губернатора… Серафима Васильевна Хорошенина 23 сего февраля отправлена… в г. Никольск для отбывания дальнейшего срока”. Таковы были капризы самодержавия: ей даже не дали попрощаться с сожителем. Она оставила Сталину прощальную открытку. Перефразируя Уайльда, потерять невесту почти в день свадьбы – несчастье, но потерять молодую “жену” через неделю – скорее уже беспечность. Об этом неожиданном союзе судачили многие, на него смотрели как на “полубрак”: большевик А. П. Смирнов не стесняясь написал Сталину: “О тебе слышал, что еще раз поженился”.
Едва Серафима освободила сталинскую постель, ее место заняла его хозяйка – Мария Кузакова.
“Иосиф Виссарионович произвел на меня хорошее впечатление, – вспоминает она. – Говорил он тихо, ласково. Одет он был не по-зимнему: в осеннем пальто и фетровой шляпе”. “Я… видела, что Иосиф Виссарионович, задумчивый, сосредоточенный, ходит по комнате, часто пишет”. Однажды она спросила, сколько ему лет.
– А сколько вы дадите? – отвечал он.
– Лет сорок, пожалуй, будет.
– Нет, только двадцать девять лет, – засмеялся Сталин.
Муж Кузаковой погиб на русско-японской войне, оставив ей троих детей-сорванцов. Иногда они поднимали такой галдеж, что он с улыбкой открывал дверь и пел вместе с ними, вспоминала Кузакова. Трудно поверить, что Сосо мог вести себя так кротко, но Мария полюбила его, с удовольствием слушала рассказы о семинарии.
Береговой Петушок, возможно прослышав о том, что Сталин готовится к побегу, стал часто обыскивать его комнату. Кузакову это выводило из себя. Полицейские стучали в окна среди ночи и будили детей – они хныкали, а Сталин смотрел на обыск в полном спокойствии. У него конфисковали письма Серафимы, в том числе прощальную открытку. Он все равно приходил на пикники и вечеринки, где обсуждал с товарищами по ссылке политику. Это раздражало Цивилева, но Сталин ему отомстил. “Т. Сталин тут же при всех гуляющих… так отругал его, что исправник боялся показываться ему на глаза, при встрече убегал, а т. Сталин пускал какую-нибудь острую сатиру”, – рассказывает Голубев. Кузакова подтверждает: “Я никогда не видела, чтобы полиция так боялась одного человека”.
Сталин уже почти отбыл свой двухлетний срок, и смысла бежать не было, несмотря на всю “духоту”. Он до того скучал, что пошел в местный театр, за что его оштрафовали на двадцать пять копеек. Другим утешением, видимо, была Мария Кузакова. Когда он уезжал, она, судя по всему, была беременна от него. По словам родных Кузаковой, она сообщила ему, что ждет ребенка. Он сказал, что не может на ней жениться, но пообещал присылать деньги – разумеется, обещания не исполнил.
25 мая Береговой Петушок арестовал Сталина за посещение собрания революционеров и приговорил к трем днем заключения в местной тюрьме. Но срок ссылки Сосо наконец вышел. Когда 26 июня его отпустили из тюрьмы, он даже не попрощался со своей беременной хозяйкой. “Когда я пришла домой, на столе нашла деньги за квартиру, а тов. Сталина и его вещей не было”. Поэтому-то местные девушки так неохотно заводили романы со ссыльными: любовники имели обыкновение внезапно исчезать[141].
6 июля 1911 года Сосо пароходом добрался до Котласа, оттуда – до Вологды, где ему было предписано оставаться два месяца. Здесь он жил по разным адресам и все время находился под наблюдением охранки. Шпики дали ему новую кличку – Кавказец.
Гоняться за юбками он не прекратил. На глазах у шпиков Кавказец соблазнял разбитную школьницу – подружку одного его товарища. Когда Сталину понадобилось, он одолжил у друга и девушку, и паспорт2.
Глава 27
Центральный комитет и школьница Нарядная
“Я готов – остальное ваше дело”, – написал Сталин Ленину, обосновавшись в Вологде. Впрочем, он хотел убедиться, что его отправят в центр. “Я хочу работать. Но работать буду лишь только в Питере или в Москве. <…> Я уже свободен…” К собственной вражде с кем-либо Сталин относился со смертельной серьезностью, но над эмигрантскими ссорами Ленина все еще подшучивал. “Коба писал, что не может позволить себе лаяться с ликвидаторами или впередовцами [группами Красина и Горького, оппозиционными Ленину], у него получится только смеяться над теми, кто лается”, – писал один большевик товарищам в Париж – именно там Ленин, видимо, узнал о “незрелости” Сталина. Несмотря на это, в конце мая в Париже Центральный комитет (ЦК) решил образовать Русское бюро, членом которого стал Серго, а особым посланником – Сталин; охранке скоро стало известно об этом назначении.
Серго направился в Россию, чтобы известить еле живую большевистскую организацию о новых назначениях. Охранка следила за Кавказцем еще пристальнее, но он мастерски уворачивался от шпиков. В начале августа он сумел выбраться из Вологды и доехал до Петербурга, чтобы повидать Серго. “Серго передал ему директиву от Ленина… сообщил, что Сталина вызывает Ленин приехать за границу для обсуждения внутрипартийных дел”. Итак, Сталин совершил еще один небольшой побег и вернулся в Вологду; шпики даже не заметили его отсутствия.
По сравнению с Сольвычегодском Вологда была крупным городом. Здесь жило 38 000 человек, были библиотеки, театры, собор, построенный в 1560-х, дом, принадлежавший Петру Великому, и роскошное поместье губернатора. В течение месяца Сталин собирал деньги на дальнейший путь. Он запоем читал – библиотеку посетил семнадцать раз. “Я был уверен, что ты гуляешь где-нибудь по другим городским улицам, – писал Сталину товарищ по сольвычегодской ссылке Иван Голубев. – [Но] узнаю, что ты не сдвинулся с места, так же по-старому коптишь в полуссыльном положении. Печально дела обстоят, когда так. <…> Так что же ты намерен предпринимать теперь? Неужели ждать? Ведь с ума можно сойти от безделья”.
Но, похоже, аскет Сталин единственный раз в жизни позволил себе посибаритствовать. Скоро охранка поняла, что причиной этого была беглянка-школьница, сожительница приятеля Сталина – ссыльного Петра Чижикова. Пелагее Онуфриевой было всего шестнадцать лет. Она училась в Тотемской гимназии, была дочерью зажиточного сольвычегодского крестьянина. Роман с Чижиковым у нее начался, когда тот отбывал ссылку в Тотьме, затем она сбежала с ним в Вологду – и здесь встретила Кавказца. Чижиков, познакомившийся с Сосо несколькими годами ранее в тюрьме, вскоре подпал под его обаяние, начал выполнять его поручения и собирать для него деньги. Кажется, он не возражал, когда его дружба с Сосо превратилась в ménage à trois.
Пелагея была всего лишь легкомысленной и своевольной школьницей, но ей удалось произвести впечатление на агентов охранки своим умением одеваться. Ей дали кличку Нарядная. Неудивительно, что даже амбициозный до крайности и целеустремленный Сталин с удовольствием провел в ее обществе месяц. “Я всегда знала его под именем Иосиф”, – вспоминала она. Змей буквально предложил Еве запретный плод – яблоко. “На улице есть было не принято в то время… Недалеко от магазина была аллейка, тенистая, густая. <…> Так вот, он, бывало, поведет меня туда. Сядем на скамеечку, он и говорит: “Ешьте, здесь никто не видит”.
Днем Чижиков работал в магазине колониальных товаров. Шпики видели: как только в девять утра он уходил на работу, к нему домой приходил Сталин. “Иосиф Виссарионович знал, что я люблю литературу, – вспоминает Нарядная. – Часто приходил заставал меня за книгой. Мы тогда вели с ним о литературе беседы. <…> Обедать… вместе ходили, потом по городу часто прогуливались. В библиотеку ходили… много шутили”. “Я была в то время ведь молодой… глупой, может быть”. Вечный учитель Сосо рассказывал ей о Шекспире (в том числе анализировал “Бурю”) и картинах в Лувре (которые он, вероятно, видел, когда провел неделю в Париже). Трогательнее всего были его рассказы о Като: как он любил ее, как хотел застрелиться после ее смерти, как друзья отняли у него револьвер и какие она шила красивые платья. Вспоминал он и сына Якова. У Сталина “было много друзей”. “Как мужчина он понимал, что красивое. А ведь не всякий мужчина в этом разбирается, – шутливо вспоминает Нарядная. – Много мне рассказывал об юге, как хорошо там, какие там сады, здания. Мне частенько говорил: “Вы мечтаете поехать на юг, поезжайте к нам… вас примут как родную”. Нарядная была дерзкой и умной. Сталина влекло к сильным женщинам, но в конце концов он предпочитал покорных домохозяек и девушек-подростков. Ему, безусловно, нравились совсем молоденькие девушки; позднее из-за этого у него были серьезные неприятности с полицией. Хотя соответствующие законы в царской России были куда мягче, чем сегодня, особенно вдали от столицы, такие увлечения по меньшей мере говорят о стремлении Сталина главенствовать и контролировать других. Впрочем, они не были навязчивыми: он имел дело и с женщинами старше себя.