— Извините меня! — в зале поднялся директор пригородного совхоза и возбужденно заговорил, — Мне непонятна выходка товарища Дмитриева. Это мальчишество, наконец!

— Тут мальчишек нету! — резко одернул его из президиума тракторист Алпатов, блеснув загорелым лбом в глубокой пропаши морщин.

— Тихо, товарищи! Слова никому не давали! — Горшков объявил: — Слово для доклада представляется начальнику производственного управления товарищу Фролову!

Горшков сел, наклонился к Звягинцевой, второму секретарю, она покивала и тотчас тронула сидящего за Бобриковым Беляева. Дмитриев видел, как они о чем-то коротко переговорили и в это время Беляев смотрел на него.

А в зале еще потихоньку гомонили. Можно было различить приглушенные реплики:

— Молодо-зелено…

— Ничего-о. С характером, видать, мужик!

— Против ветра…

— Я и говорю: наживе-ет…

Заведующий районным сельхозуправлением сидел в первом ряду с материалами доклада, одна страница выпала из папки и, мелькнув, упала на ступеньку сцены как раз напротив Дмитриева. Он хотел было поднять ее, но сдержал себя. Фролов сам с досадой спустился вниз и, пользуясь случаем, прошептал Дмитриеву:

— Дон Кихот!

После доклада был перерыв. Беляев остановил Дмитриева в проходе, сунул ему руку и покачал головой сокрушенно. Потом оглянулся, держа молодого партийного руководителя за локоть, и негромко, но решительно сказал:

— Зайдем-ка ко мне!

Они вошли в кабинет Беляева — небольшой, шумный, поскольку окно выходило на главную улицу.

— Что случилось? Ты не доверяешь передовому, давно зарекомендовавшему себя директору? Я понимаю! — предупредил он Дмитриева. — Могут быть трения. Он тоже не бог, и мы — не ангелы, но вот так, как ты сегодня…

— На мой сигнал о недопустимом самодурстве Бобрикова райком не отреагировал полгода назад.

— Да, мой предшественник упоминал об этом, но посуди: ты еще новый в совхозе человек… Словом, тебя занесло крепко, и судя по всему, тебе придется выйти на бюро, пожалуй.

— Я сам этого хотел. Именно по этому вопросу.

— Ты хотя бы посоветовался, черт возьми! А теперь…

— Что теперь? — сдержанно спросил Дмитриев.

— А теперь… — Беляев открыл стол, порылся в папках, вынул одну, достал из нее несколько страниц, нашел нужную и подал Дмитриеву. — Читай и оцени, насколько уместным было твое сегодняшнее заявление.

— Я еще ничего не заявил, я только проголосовал против по всем правилам демократии. А заявлю о своей точке зрения где райкому будет угодно.

— Читай! Угодно…

Дмитриев вскинул перегнувшийся лист, подписанный его предшественницей, и прочел:

— Теперь понятно?

— Горшков мне нужен. Немедленно, — сухо ответил Дмитриев и вышел с характеристикой в руке.

Когда он подошел к дверям кабинета первого секретаря райкома и спросил у секретарши, может ли принять его на минуту Горшков, секретарша безнадежно покачала головой, но увидела лицо Дмитриева и ушла за дверь. Вернулась она тотчас и решительно ответила, что секретарь ждет его через несколько дней на бюро райкома и позвонит, какой вопрос готовить к отчету.

Дмитриев вернулся в кабинет Беляева под звонок к заседанию.

— Не принял? И не примет сегодня.

— Ну тогда сегодня я обойдусь и без него, — так же сухо произнес Дмитриев, держа бумагу в руке и как бы взвешивая ее в воздухе. — Сегодня я сам приму решение.

С этими словами он разорвал листок надвое.

Орлов напрасно ждал Державу в суде: суда над шофером Маркушевым никакого не было, он должен был состояться позднее, поскольку Сорокина не взяла заявления.

Чертыхнувшись на приятеля, перепутавшего день, он направился опять в райком, чтобы между делом попенять Дмитриеву, а главным образом затем, чтобы встретить Державу и выманить у него за деньги или за картошку те самые две скирды соломы. Впрочем, неудача помогла. Встреться он с Державой в суде — не видать бы ему соломы, но иначе обернулось дело в райкоме.

Минут сорок — не меньше — циркулировал Орлов по приемной, надоедливо маяча перед глазами секретарши, терпеливо сносившей вышагивания этого длинноногого, чем-то расстроенного директора. Ей, просмотревшей сегодняшнюю сводку в местной газете, было непонятно, почему Орлов нервничает, если его совхоз по надоям снова обошел «Светлановский», но она была человеком бывалым, работавшим тут давно, еще в старом здании, и знала, как много неожиданностей может возникнуть ежечасно в крупном хозяйстве. Что же касается неприятностей, то они могут свалиться даже без всякой связи с работой. На то жизнь…

Одним из первых вышел из зала Дмитриев. Орлов незаметно, по-приятельски, показал ему кулак, но спросить, почему у того измочаленный вид, было некогда. Он метнулся к двери, вытянулся во весь свой баскетбольный рост да еще приподнялся на носки и неторопливо, поверх голов, заглянул в душную, пахнущую крашеным деревом, кожей сидений и потом утробину тесного зала. Выходившие — те, с которыми он был коротко знаком, — совали ему руки, говорили какие-то пустяки, а он лишь кивал, неотрывно следя за небольшой группой, столпившейся вокруг Горшкова по своим неотложным делам. Мимо прошел тракторист Алпатов, у него не было крупных хозяйственных дел, чтоб решать их с начальством, он торопился на поезд. Спешили и другие, разбирая пальто, медлил только Бобриков. Орлов видел его, стоявшего за Горшковым, пережидавшего, видимо, всех, чтобы остаться один на один. Вот он, действительно, выждал, заговорил с секретарем. Горшков коротко ответил что-то и пошел, оставив Бобрикова в раздумье.

Горшков узнал Орлова издали, кивнул ему, а приблизившись, протянул руку.

— День добрый, передовик! По делу? Говори! — он назвал Орлова на «ты», как было принято у него с молодыми, но способными руководителями. Это звучало сердечнее.

— Передовик… Вот пущу все стадо под нож!

Горшков рассмеялся.

— Да мы тебе только за одни слова такие голову по самые плечи оторвем! — Горшков оглянулся на двери своего кабинета, вероятно, хотел пригласить для разговора, но, уже нахмурясь, спросил прямо тут — Эпидемия? Говори!

— Да не-е… С кормами худо.

— Америку открыл! У всех скоро будет худо: вон весна-то нынче запропастилась. Так у тебя все? Ноль?

— Ну да — ноль! Есть еще, но скоро будет дело бяка…

— Ишь ты! Заранее тревогу бьешь. Молодец… Бяка!

— Если я не забью — никто за меня этого не сделает, а спрашивать станете с меня.

— Я уже спрашиваю: как дела?

— Пока удои держу…

— Знаю по сводке. А приехал зачем?

— Да вот его ухватить, — кивнул Орлов на подошедшего Бобрикова. — Как вы думаете, продаст он мне соломы две скирды?

— Ну! От этих торгов меня увольте! Я знаю одно: если можно помочь соседу — надо помочь!

Горшков повернулся, подошел к секретарше, взял на столе какие-то бумаги и ушел к себе, читая на ходу.