— Эва разбежались! — хмыкнул директор.
Из кабины выскочил молодой парень в форме младшего лейтенанта пожарной части. Другие вмиг катнули рукав.
— Стоп! А ну назад! — крикнул директор на командира. — Кто звал?
— Получен сигнал…
— Стоп, говорят тебе! — Бобриков наступил на рукав. — Опоздал, а теперь разбежался! Вот позвоню Медведеву!
Младший лейтенант опешил.
— Чего смотришь? А ну беги поджигай второй дом, видишь — худо горит!
Младший лейтенант растерянно посмотрел на дымившийся изнутри дом, на «Волгу» директора.
— Чего выглазился? Поджигай!
— Нас этому не училн…
— Научишься! Коршунов! Дай спички пожарнику!
Молодой пожарник пришел в себя.
— Если у вас это по плану, надо было предупредить…
— Помалкивай! Лучше прикрой ка вон те скирды соломы!
За березняком высились потемневшие скирды соломы — бесценный в эту затянувшуюся весну прикорм коровьему стаду.
Пожарники отъехали к скирдам. Бобриков крикнул вслед командиру:
— Не вздумай заразой поливать! Окати водой для страховки да посматривай за искрой! Работнички, понимаешь…
Машина со старухой Сойкиной и ее соседями уехала в центр совхоза, там пустовало несколько квартир. Первый дом уже рухнул, опустил столб огня, но жар от обуглившихся бревен отжимал мальчишек к кустам. Они кидали в груду углей снегом, вслушиваясь в короткое шипение, похожее на отдаленный выстрел, — в этом и была их игра.
— Коршунов! Плесни бензину на тот дом! — приказал Бобриков и буркнул Дмитриеву, не оборачиваясь: — Садись. Поедем, секретарь!
Дмитриев сделал было шаг за директором, но посмотрел на инженера, стоявшего у кабины грузовой, и пошел к нему. Он сделал вид, что не слышал приглашения директора сесть в его новую «Волгу».
— Он тебе этого не простит, — заметил инженер.
— А я об этом не думаю, — ответил Дмитриев. Он снова вжался в кабину, прихлопнул дверцу. — Я думаю сейчас о тебе, дорогой Григорий Петров.
— Будто бы?
— Да. О тебе. Ты тоже вздумал уходить из совхоза? Или слухи неверны?
— Все верно.
— А правильно?
— Когда все отравлено, не думаешь, правильно поступаешь или нет. Главное — сбросить эту тяжесть. Пойду попрошусь в «Большие Поляны», там хоть слово человеческое услышишь, и это для меня лично дорого стоит.
Дмитриев понимал его, но, понимая, никак не мог отделаться от чувства досады на Петрова за то, что этот энергичный, неглупый, даже — судя по профилю, четко очерченному на стекле кабины, — волевой человек может так сникнуть.
— У меня к тебе, Григорий, одна просьба…
— Да?..
— Продержись два-три месяца, проведем посевную, а там…
— А что — там?
— Что-нибудь изменится. Возможно, раньше даже.
— Свежо предание… Если рассчитываешь на свои силы, Николай, то ничего не получится: не в том весе выступаешь. В «Светлановском» все сколочено прочно, все слежалось плотно. Не сдвинуть с места. Не поднять. Давай уйдем вместе в «Большие Поляны» — я сам, тебя райком направит, вот бы…
— А там что же, Орлов формирует батальон дезертиров?
— Ну, ты уж… — Петров насупился и умолк, не найдя слов возразить или просто остерегаясь шофера.
— Нет, Григорий, я не сгущаю краски. Сейчас молчаливый уход каждого специалиста я расцениваю только так. Мне, признаться, братья Маркушевы больше по душе с их даже глупым протестом, чем позиция твоя или ушедшего из совхоза зоотехника.
— Маркушевых напрасно защищаешь. Братец старший, что из тюрьмы пришел, кокнет сгоряча директора — счеты сведет или в порядке развлечения, а ты окажешься в борозде…
— Нет у них счетов. Бабьи сплетни, да и об этом ли речь, когда бегут из совхоза люди, как из чумного города.
— Из передового совхоза! — желчно вставил Петров.
— Да. Из передового, — с горечью согласился Дмитриев и по привычке добавил: — Пока передового.
— Черт его знает, что за жизнь! — Петров выхватил сигарету, наломал с полдюжины спичек, пока прикурил. — Учился, думал, что главное — знать свое дело, а тут выходит главное — чиновничать, выколачивать, обещать, хитрить… Тьфу! А Бобриковы живут в этой стихии, преуспевают, процветают. Вон, взгляни, как ворота снова выкрасил! — указал Петров на ворота, показавшиеся за перекрестком, к которому они подъехали и где пережидали несколько «Жигулей», мышино стрельнувших в гору.
— А ты хотел, чтобы совхоз был для тебя продолжением студенческой аудитории?
— Я хочу, чтобы совхоз был нормальным предприятием с нормальным человеческим климатом, как, скажем, в «Больших Полянах» у Орлова. Вот директор, хоть еще и недоучка.
— Спасибо. Я доучиваюсь вместе с ним…
— Ладно. Извини. Вот доучишься, будет свободное время — разберись диалектически, отчего бегут люди из «Светлановского».
— Будет поздно. Пора сейчас не только разбираться — действовать.
— Действуй, но оглядывайся.
— И все-то ты, Григорий, понимаешь, все-то ты видишь: как ворота покрашены, как директор процветает, а не видишь, как он крутится, работает, порой и за тебя, и за меня, возможно. Представляешь, сколько ночей он не спал, пока выбил да выколотил из людей, из района, из самого себя все эти новые корпуса мастерских, жилые дома, фермы.
— Представляю, конечно… Директор он, возможно, и неплохой. Экономист — по всему видать, сейчас такие нужны, это верно.
— Ну и какой же вывод? — Дмитриев повернулся к Петрову, насколько позволяла теснота кабины, и смотрел тому в лицо.
— Какой вывод? Не знаю, что и ответить… Видимо, я ничего не понимаю еще, мало работал.
Они уже подъехали к воротам гаража, отсюда до дома — пятьдесят метров. Оба вышли.
— Так вот и поработай еще, разберись, — продолжая начатый разговор, предложил Дмитриев.
— Нет. И рад бы, да душа не лежит ко всему здесь. Какой уж я работник, если глаза ни на что не смотрят! Домой?
— Да. Надо показаться.
Простились они холодно. Дмитриев понимал инженера, и в то же время расчетливая убежденность этого технаря в том, что у Орлова ему будет лучше, вызывала чувство неприязни, будто Петров нашел другой надежный окольный путь в жизни, сухой и верный, в то время как он, Дмитриев, напрямую через болото…
Придя домой, он только поздоровался со своими и направился к Маркушевым, но разговора в тот вечер не получилось, поскольку братья гуляли в ожидании конца света. Поразмыслив над судебной ситуацией, в которую все равно придется влезать, он разыскал новую доярку Сорокину и битый час убеждал ее поехать в суд и забрать заявление обратно, если не поздно. Сорокина согласилась.
Около своего дома встретил старика Сойкина.
— Куда это вы ходили с инструментом?
— Директору засов делал на дверь. Нутряной. — Он поставил ящик на землю, меж ног. Закурил. — Маркушева боится, видать.
4
Утром другого дня Дмитриев побывал на фермах, в производственных мастерских и подгадал к началу планерки. Директора встретил у входа в правление. Бобриков нахмурился:
— Отпуск сломал? Поезжай-ка тогда в Грибное, там надои падают! — буркнул Бобриков. — Чего глядишь, не видал давно?
— Да гляжу, нельзя ли мне встать к вам на денежное довольствие.
— Какое еще довольствие, да еще денежное? Ты получаешь свои.
— А мне бы еще — как чиновнику по особо важным поручениям при передовом директоре современного передового совхоза.
— Ладно умничать!
— А директору надо бы знать, что у парторга есть свой план работы.
— У нас есть один общий план — дать державе как можно больше продукции животноводства и как можно дешевле! Если у тебя другой план — скажи об этом в райкоме! Понятно?
Бобриков резко, насколько позволяла его тучная фигура, повернулся и затопал по ступеням. Перед дверью замешкался, долго постукивал толстоголовыми ботинками о стенку, будто оббивал грязь, потом повернулся и совсем другим, оттаявшим голосом сообщил:
— Подготовься к общему собранию: нам вручают переходящее знамя! — и все же не удержался глянул с высоты крыльца-пьедестала так, будто одаривал золотым и кричал: «Цените, пока жив!»
