Гоголь не слишком привлекал Леонтьева, – он не был в этом пункте согласен с Георгиевским. Тургенев вызывал восторг, но Иван Сергеевич находился тогда за границей, пойти к нему со своей пьесой было нельзя… Может быть, показать пьесу Евгении Тур? Евгения Тур, или Елизавета Васильевна Салиас-де-Турнемир, которая жила в Москве «соломенной вдовой» при живом муже-французе, высланном на родину после дуэли, не только писала восторженно встреченные критикой романы, но была хозяйкой известного московского литературного салона. Георгиевский и тут сомневался:

– Ты всем этим известностям не слишком верь, – они тоже ошибаться могут. Ты себе больше верь, своему чувству…

Впрочем, в том пункте, что литературный покровитель Леонтьеву нужен, Георгиевский с ним соглашался… Но кто?

Распорядилась судьба. В один из весенних вечеров Леонтьев сидел за столом в доме Охотниковых на Пречистенке. На глаза ему попалась лежащая тут же газета. Он прочел напечатанное в ней объявление о том, что «Николай Сергеевич и Иван Сергеевич Тургеневы вызывают должников и заимодавцев скончавшейся матери своей». Ниже следовал адрес по соседству – на Остоженке. И на следующий день в 9 утра Леонтьев подходил к большому серому деревянному дому маркшейдера Лошаковского, где жила ранее мать Тургенева, Варвара Петровна, увековеченная сыном в образе властной барыни, повелевшей утопить собачку Му-му. Сердце Леонтьева часто билось. Причем билось оно не только из-за пьесы, но и из-за боязни разочароваться в кумире.

Леонтьев боялся увидеть человека скромного, некрасивого, не годного в герои – словом, «жалкого труженика». Опасения его усиливались тем, что персонажи изданных к тому времени произведений Тургенева были все «такие скромные и жалкие». «Терпеть не мог я смолоду бесцветности, скуки и буржуазного плебейства, хотя и считал себя крайним демократом»[40], – признавался в старости Константин Николаевич. Внешность играла такую большую роль в его оценке людей, что он попросту боялся – вдруг у любимого им писателя окажутся засаленным сюртук или обкусанными ногти? Со стесненным сердцем он позвонил. Через несколько минут его ввели к Тургеневу. Слава Богу, опасения оказались напрасными! Навстречу Леонтьеву поднялся красивый 30-летний барин очень высокого роста, атлетически сложенный и прекрасно одетый.

Тургенев считался красавцем, был богат[41] и вполне подходил к выработанному Леонтьевым идеалу соединения мысли и внешней изящности. Утонченный интеллектуал (Тургенев получил степень магистра философии в Московском университете, изучал древние языки в Берлине, в 1860 году стал членом-корреспондентом Императорской Академии Наук по отделению словесности), Иван Сергеевич чрезвычайно заботился и о своей внешности. Леонтьев описывал, каким он увидел впервые Тургенева: «Росту он был почти огромного, широкоплечий; глаза глубокие, задумчивые, темно-серые; волосы были у него тогда темные, густые, как помнится несколько курчавые с небольшой проседью; улыбка обворожительная, профиль немного груб и резок, но резок барски и прекрасно. Руки как следует красивые des mains soignees[42], большие, мужские руки. …Одет на нем был темно-малиновый шелковый шлафрок и белье прекрасное». Много лет спустя он помнил цвет тургеневского шлафрока и качество белья! Удивительное все-таки восприятие мира было у Константина Николаевича! Не случайно, а вполне в согласии со своим «эстетическим инстинктом» Леонтьев написал об этом своем первом визите к Тургеневу: «Если бы он и дурно меня принял, то я бы за такую внешность полюбил бы его»[43]. Как он был рад, что Тургенев оказался героичнее своих персонажей!

Представившись, Леонтьев почти сразу начал читать своему кумиру «Женитьбу по любви». Тургенев слушал, закрывшись руками, около 15 минут. Читал свою пьесу Леонтьев неумело, поэтому, прервав Константина, Тургенев попросил оставить ему текст для самостоятельного прочтения.

– Вы учитесь в университете? – спросил Тургенев взволнованного автора.

– Да.

– Учитесь словесности? – сам Тургенев много лет назад, перед своим отъездом в Петербург с родителями, тоже год отучился в Московском университете на историко-филологическом факультете.

– Нет, я второй год учусь медицине, – ответил Константин.

Тургенев с интересом взглянул на молодого человека.

– А писать давно начали?

– «Женитьба по любви» – моя первая пьеса, – признался Леонтьев. – Потому мне так важно Ваше мнение. Если вещь бездарна, я брошу писание, так как ни за что не соглашусь быть посредственностью… Я презираю посредственность в искусстве.

Тургенев вновь заинтересованно взглянул на Константина.

– Хорошо, приходите ко мне завтра утром, – я прочту Вашу пьесу и откровенно выскажу свое мнение, я Вам обещаю.

Леонтьев не подозревал, что за полчаса до его визита к Тургеневу приходил другой молодой автор, армейский офицер. Накануне он оставил Ивану Сергеевичу свое произведение – повесть про графиню, благородного и обольстительного офицера (в котором, видимо, автор вывел самого себя), дуэль… Вещь была никуда не годная, Тургенев при повторном визите автора не принял, а только выслал записку, что повесть не может быть опубликована. Не успел уйти разозленный офицер, как доложили о Леонтьеве, – Тургенев был известен, обласкан критикой, и молодые авторы буквально осаждали его в поисках покровительства. Знай все это Леонтьев, он волновался бы еще больше. Но, как говорил потом Тургенев, леонтьевская пьеса была «совсем не то, что у офицера», – что-то в произведении Леонтьева сразу же привлекло внимание писателя, он почувствовал недюжинное дарование в нервном студенте.

На другой день Леонтьев опять подходил к знакомому серому дому. Он волновался: должна решиться его судьба в литературе. Каково же было разочарование, когда он узнал, что Тургенев не сможет принять его: накануне писатель почувствовал себя плохо, у него участилось сердцебиение и даже профессора Иноземцева к нему вызывали… Встретились Леонтьев с Тургеневым только через пару дней. После этой второй встречи Леонтьев был буквально окрылен: его талант признан! Он не посредственность! Его интуиция, обещавшая блестящее будущее, подтверждена мнением самого Тургенева! Действительно, Иван Сергеевич высоко оценил пьесу Леонтьева:

– Ваша пьеса – вещь болезненная, но очень хорошая, особенно для Вашего возраста. Видно, что Вы не подражаете никому, а пишете прямо от себя и очень искренно. Пьеса у Вас не совсем кончена, – закончите ее полностью, и я с радостью ее напечатаю. Я постараюсь Вам выхлопотать гонорар в 75 рублей за лист, – столько получает только Писемский. Я и Григорович получаем по 50 рублей. Ну уж за эту-то цену я Вам ручаюсь…

А. Ф. Писемский находился тогда на пике известности, – в 1850 году была опубликована его повесть «Тюфяк», сразу выдвинувшая его в первый ряд писателей своего времени. Тургенев, хотя и был не менее известен, финансово не столь зависел от гонораров, потому удовлетворялся меньшей суммой. На Леонтьева перевод разговора в практическую плоскость подействовал как бокал шампанского, – его талант осязаем, речь уже идет о сумме гонорара! А Тургенев подлил масла в огонь, спросив, нет ли у него других произведений для печати. Леонтьев вспомнил про задуманный роман и обещал принести написанные им первые главы.

Замысел романа «Булавинский завод» был навеян Леонтьеву мечтами о своем будущем. Главный герой, доктор Руднев, жил вдали от столиц в маленьком домике на опушке леса. Он управлял заводом и имением богатого помещика и лечил его крестьян. Леонтьев и сам мечтал о такой жизни – здоровой и полезной другим, независимой. По сути, Киреев из «Женитьбы по любви» и Руднев из «Булавинского завода» раскрывали разные стороны личности самого Леонтьева: «И тот, и другой был я, и ни тот, ни другой не был мною. Если Киреев был богаче меня, был независимее и лучше моего поставлен в московском обществе, – Руднев зато был еще беднее, он нуждался в хлебе; он был сирота; у него не было как у меня прекрасного материнского прибежища, – родного имения, красивого, тенистого нашего Кудинова! Киреев был здоров. Руднев был болен грудью, как я. Руднев был доктор, как я. Все свое малодушное, все свое слабое я придал Кирееву; все солидное, почтенное, серьезное, что во мне было, я вручил Рудневу… В Кирееве была моя дворянская, «светлая»… сторона; в Рудневе – моя труженическая»[44].