Поплакав, в феврале 1811 года 17-летняя Фанни отправилась из Петербурга в смоленское имение Спасское. Она застала дома те же дикие сцены и слезы матери, но за неистовством отца повзрослевшая дочь впервые смогла разглядеть благородную и гордую душу. Легче от этого Фанни не стало: атмосфера дома ее угнетала, она пыталась защищать мать, которая стала казаться ей лицемерной и ограниченной, и даже спорила с отцом (хотя, как признавалась сама позже, «так под жилками и тряслось»). Спустя годы Феодосия Петровна описывала себя в то время как угрюмую и самолюбивую девицу, тосковавшую по оставленной петербургской жизни. Но когда в соседнем имении решили устроить бал, девушка приняла приглашение с радостью.
Бал удался: в залах было много людей, ярко горели свечи, местные красавицы демонстрировали наряды, играла музыка. Среди толпы гостей Фанни выделила голубоглазого стройного красавца с вьющимися волосами, отлично танцевавшего, грациозного, с прекрасными манерами. Он покорил ее, когда по просьбе собравшихся спел, аккомпанируя себе сначала на фортепьяно, а затем – на гитаре. Красавец тоже обратил внимание на девушку: он приглашал ее на один танец за другим. Во время мазурки Фанни поняла, что влюбилась. Хотя она только что узнала имя молодого человека – Петр Борисович Леонтьев, ей казалось, что они были «век знакомы».
Фанни попросили сплясать «русскую». Сердце девушки зашлось от волнения – все смотрели на нее в ожидании, но, когда музыканты заиграли по ее указанию «По улице, по мостовой», бывшая институтка не ударила в грязь лицом: собравшиеся гости были в восторге и упросили ее станцевать еще раз. Но и после второго раза многие гости кричали: «бис!». Запыхавшаяся Фанни не знала, как быть. Танцевать в третий раз? Тут брат понравившегося красавца, Николай Леонтьев, с обожанием глядя на раскрасневшуюся девушку, сказал полушутя-полусерьезно:
– Еще третий раз, и я застрелюсь!
«Третий раз мы не сплясали, и, на беду мою, он не застрелился», – напишет постаревшая Феодосия Петровна. Беда же ее заключалась в том, что Николай Леонтьев посватался к ней и в конце этого же года получил одобрение Петра Матвеевича: тот был согласен отдать свою гордую и своевольную дочь за Николая.
В феврале 1812 года состоялась свадьба. Николай Борисович Леонтьев (1784 – 1839) был на 10 лет старше жены. Молодой муж обладал приятными чертами лица, был искренне влюблен, – отвращения у Фанни он не вызывал, хотя она была разочарована: Николай проигрывал брату в ее глазах, да и чин у него был маленький – всего-навсего отставной унтер-офицер (прапорщик), уволенный из гвардии по Высочайшему повелению «за неприличные его званию поступки». И по-французски Николай говорил с ошибками, и книжек читать не любил, да и ленив был… Позднее, в своем автобиографическом романе обожавший мать Константин Николаевич описал похожую ситуацию в жизни некой Евгении Никитишны, любившей одного брата, но вышедшей замуж за другого, Дмитрия Егорыча: «ей… не было возможности перенести вдруг все чувства на жениха. Но не нравиться, как муж, Дмитрий Егорыч, при своей красоте и тогдашней любезности, едва ли мог. И она скоро страстно привязалась к нему»[3].
Фанни больше узнала о своей новой семье. Леонтьевы оказались не менее древней фамилией, чем Карабановы, но увы, к 18 столетию некогда славный род стал мельчать и вырождаться, хотя еще прадед Константина Николаевича, Иван Петрович Леонтьев, дослужился до генерал-поручика. От брака с Александрой Ивановной, урожденной Толстой, у него было пятеро сыновей. Все сыновья стали военными, кроме одного – Бориса Ивановича, деда нашего героя, дослужившегося до коллежского советника (что соответствовало чину полковника в армии) и порадевшего во славу отечества, хотя его послужной список выглядит довольно пестрым – то он отвечал за народные школы в Калужской губернии, то был советником в губернском управлении, то стал судьей Совестного суда. Три его сына – Сергей, Петр и Николай – приняли участие в Отечественной войне 1812 года. Ведь через несколько месяцев после свадьбы беременная Феодосия Петровна проводила молодого мужа на войну против «врага всемирного» – так тогда называли Наполеона.
Муж Фанни записался в калужское ополчение, в казачий полк. Учитывая предыдущую службу в лейб-гвардии, его сделали батальонным адъютантом. Эти обязанности Николай Борисович исполнял вплоть до июня 1814 года, когда вышел Манифест о роспуске ополчения. Наград он, в отличие от двух своих братьев[4], не заслужил, но долг выполнил честно. Во время войны у Леонтьевых родился старший сын. Феодосия Петровна оставалась с родными мужа в Ростове, Николай же вместе с ополчением ко времени рождения первенца был на Прусской границе, но выпросил отпуск и приехал в Ростов ко времени родов, – волновался за любимую Фанни.
Выйдя в отставку, Николай Борисович несколько месяцев провел в фамильном имении, а зимой 1814 года поступил на службу – стал земским исправником Мещовского уезда Калужской губернии. Должность выборная, но желающих ее занять было немного – содержание на ней полагалось небольшое. Молодые жили в Извьялове, в поместье свекра, Бориса Ивановича, что несколько снижало их расходы. Но если у Фанни в девичестве и бывали мечты о богатой жизни, то реальность быстро заставила от них отказаться. Здесь, в Извьялове, у Леонтьевых родились еще дети, вместе с «военным» первенцем их стало пятеро – Петр, Борис, Анна, Владимир и Александр[5]. А в 1820 году, после смерти Бориса Ивановича, разросшаяся семья Леонтьевых перебралась в имение Кудиново, доставшееся Николаю по завещанию отца, – неподалеку, в том же Мещовском уезде.
Деревянный просторный господский дом, к которому вела липовая аллея, два заросших кувшинками пруда, разделенных плотиной, большой сад на 12 десятинах, речка Выгорка с серебряной плотвой… Крепостных было немного, земли обрабатывались по старинке, доходов имение приносило мало. «Выросшая на восьмистах дедовских душах, мать вышла по воле родителей, – без всякой любви к жениху, и, почти не зная его, стала жить замужней женщиной и воспитывать детей на семидесяти душах запущенного мужем и вовсе не доходного Калужского имения»[6], – писал позднее Константин Николаевич.
Действительно, его отец хозяйствовать не умел и не любил, во всем полагался на вороватого приказчика, разговоры о том, «сколько копен стало на десятине» заставляли его скучать, а укоры жены лишь портили настроение… Феодосия Петровна была вынуждена заниматься с детьми сама – на гувернеров и учителей денег у Леонтьевых не было. Вот тут-то и пригодились ей институтские тетрадки, полученное образование и строгий характер. Дети учились, трепетали перед матушкой, но и любили ее. Удивительное дело! Даже при недостатке средств повзрослевшей Фанни удалось создать в Кудинове атмосферу «благородного дома» – с книгами, игрой на фортепьяно, французской речью, разговорами о Корнеле и Расине. Феодосия Петровна поддерживала в имении строгий порядок, все комнаты были украшены ее рукой, в гостиной летом всегда стояли цветы, зимой же курились благовония… Растолстевший и облысевший Николай Борисович, никогда особым умом и склонностью к изящному не отличавшийся, все чаще вызвал у Фанни лишь презрение. Дело усугублялось его неспособностью достойно обеспечить семью.
Вскоре после рождения шестого ребенка – дочки Александры в 1822 году – отношения супругов совсем испортились. В результате очередной семейной размолвки Николай Борисович переписал Кудиново на Феодосию Петровну. Леонтьев теперь стал зависим от жены; как написал он сам при внесении своих детей в дворянскую родословную книгу: «имения недвижимого за мною нигде не состоит». От хронического безденежья это мало помогло, – дела были расстроены сильно, быстро положение поправить было нельзя. Дело на этом не закончилось: крутая нравом Феодосия Петровна и вовсе прогнала мужа жить во флигель. В одном из романов Константина Леонтьева одна из героинь тоже прогоняет мужа во флигель – за измену с прачкой. Возможно, что-то похожее произошло и в семье Леонтьевых. Во всяком случае, отселен Николай Борисович во флигель был навсегда, – дети видели его редко, и участия в их воспитании он не принимал.
