— Стой тут и следи за улицей. В случае чего два раза свистни, — тихо сказал Костя и стал осторожно пробираться вдоль низенького заборчика, внимательно высматривая, не притаился ли кто во дворе или в саду.

Тишина. Но почему нет Мохнатки? Она всегда, учуяв его, выскакивала навстречу, подпрыгивала, норовя лизнуть лицо. И дверь в дом почему-то не закрыта. Костя перелез через забор, подошел к плотно завешенному окну и услышал приглушенные голоса матери и брата. Он вошел в дом.

Мать с покрасневшими от слез глазами сидела за кухонным столом, а Толик стоял напротив и, сбычившись, смотрел на нее. Заметив старшего сына, мать всплеснула руками и бросилась к нему:

— Ой, лишенько мое! Навщо ти зъявився? Тiкай швидше. Ховайся…

— Что случилось, мама?

— Жандармы только что за тобой приезжали, — ответил Толик. — Я собрался к тебе, а мамка вот не пускает. Собаку, говорит, убили и тебя убьют.

— Обыск был? — дрогнувшим голосом спросил Костя.

— Нет. Сережка Сова выспрашивал, к кому ты ходишь и почему ночью тебя нет дома.

— А вы что?

— Я говорил, что ты по ночам работаешь на пристани. Ну, он велел, как придешь, явиться тебе в полицию.

— Ой, сину мiй, не ходи туди. Замордують тебе… Тiкай. Я швиденько зберу тебе в дорогу. А вранцi Толiк ще принесе.

Костя взял приготовленный матерью узелок и поспешил уйти из дому.

Утром он ждал Толика. Братишка не пришел в убежище ни утром, ни днем.

Над темной гривой Мекензиевых гор пылал восход, когда мать подняла Толика с постели. Наскоро поев, тот подхватил противогазную сумку с бутылкой парного козьего молока, вареными бычками и хлебом и отправился к брату.

Стояло хмельное апрельское утро. Под косыми лучами солнца с вершин холмов сползали космы тумана, сады и бульвары розовели от цветущего миндаля, источая нежный аромат самых ранних цветов севастопольской весны.

Толик не пошел через двор, а, срезав угол, из садика через развалины соседнего дома пробирался на улицу. До дороги оставалось несколько шагов, когда он заметил мчавшуюся из города черную полицейскую машину. Толик сунул противогаз между камней и, напустив беспечность, вышел на дорогу.

Поравнявшись с ним, машина резко затормозила.

— Стой! Ты куда? — из кабины высунулся Сережка Сова.

— На море, ракушки сбирать. А что? — Толик удивленно уставился на него плутоватыми черными глазами.

— Брат вернулся домой?

— Нет еще.

— Садись, поедем, — сказал Сережка, вылезая из кабины.

— Зачем?

— Покажешь своего брата, если повстречается.

Толик охотно сел между шофером и Сережкой. Он не прочь был прокатиться по городу.

Машина с ветерком пролетела мимо миндалевых рощ бульвара, черных развалин улицы Ленина, на Пушкинской круто свернула к спуску и понеслась вдоль берега сверкавшей золотом Южной бухты.

На пристани Сережка отыскал надсмотрщика Шульца и узнал, что Константин Белоконь вот уже две недели не выходит на работу.

Сережка подошел к машине.

— Ты что же врал? — его пальцы впились в плечо Толика.

— Откуда ж я зна-ал? Он говорил, что на работу уходит! — обиженно протянул Толик, невинно тараща глаза. — Может, он гуляет по городу?

— Садись. Поедем по улицам, — приказал Сережка, смягчая тон. — Смотри получше, как увидишь брата, покажи.

— Ладно, покажу, — буркнул Толик.

Машина помчалась обратно вдоль берега Южной бухты и вскоре выскочила на центральное кольцо города. Неподалеку от поворота на проспект Нахимова показался парень в кепке и поношенном черном бушлате.

— Кажись, он! — воскликнул Толик.

Шофер затормозил. Парень, увидев перед собой «черного ворона», остановился и побелел.

— Не-ет, не о-он, — разочарованно протянул Толик. — Дюже похож. Точь-в-точь.

— А как твой брат одет?

— Как он, — кивнул Толик на парня. — В бушлате, в кепке. Точь-в-точь.

— А может, это он? Обманешь — тебе же хуже будет.

— Что ж я, дядя, своего брата не знаю? — возмутился Толик.

Машина проскочила полквартала, и впереди снова мелькнул матросский бушлат.

— А этот не брат? — Сережка толкнул коленкой Толика и кивнул на парня, размашисто шагавшего по тротуару.

— Вроде как он…

Шофер опять затормозил. Толик вытянул шею.

— Нет, дядя, опять не он. А бушлат точь-в-точь.

— Что ты заладил, как попугай: «Точь-в-точь, точь-в-точь»? — обозлился Сережка Сова.

Бушлаты и кепки. На какой из севастопольских улиц их не увидишь? Несколько раз машина останавливалась и на Нахимовской и на Большой Морской, наводя страх на прохожих, но всякий раз Толик «ошибался». Сережка все больше свирепел, разражался бранью.

Больше часа колесила машина по городу. Толику надоело уже кататься, и он придумывал, как бы отделаться от Сережки. Наконец он решил молчать и больше не указывать на прохожих. Это еще пуще обозлило Сову. Угрозы и брань лавиной обрушились на Толика.

— Откуда ж я знаю, где брат? Может, он уже дома? — оправдывался Толик.

Это резонное замечание немного утихомирило Сережку.

— Поезжай на Куликово поле, — приказал он шоферу. Машина свернула на Четвертую Бастионную, понеслась в гору и вдруг зачихала и остановилась: кончился бензин. Сережка в бешенстве выпрыгнул из кабины, схватив Толика за шиворот, вышвырнул на дорогу, как котенка.

Толик отряхивал штаны и радовался, что легко отделался.

— Ахмет! — позвал Сережка.

Из кузова машины вылез полицейский с отвисшей кобурой на поясе.

— Отведи его домой! — Сережка указал на Толика. — И не спускай с него глаз. А когда придет его брат — обоих доставишь ко мне.

Толик, беззаботно насвистывая, шел по Четвертой Бастионной домой и исподтишка поглядывал на шагавшего рядом Ахмета. Мать ахнула, увидев на пороге младшего сына и полицая.

— Мам, дай поесть шрапнели, — сказал Толик и сел за кухонный стол.

Мать поставила на стол две миски с перловой кашей. Одну пододвинула Толику, другую полицаю. Толик, очистив миску, к удивлению матери, попросил добавки, а потом выпил еще кружку морковного чая. Покончив с едой, он не торопясь встал из-за стола и сказал:

— Господин полицай, разрешите сходить во двор оправиться?

Ахмет, набивший рот кашей, молча кивнул. Мальчик казался ему смирным и послушным.

Толик не спеша вышел из кухни.

Полицай успел опустошить еще миску каши, выпить два стакана чая, а Толик все не являлся. Ахмет забеспокоился, все чаще стал поглядывать на дверь. Наконец он встал и вышел во двор.

С искаженным яростью лицом Ахмет вернулся в дом.

— Гавары, паразыт, куда он ушель?

— Xiбa ж я знаю? Я з вами була, пан полiцай.

— Брешешь, собака! Ты подговориль его! Я поймай твой сын — на куски резить буду. — Ахмет размахнулся и ударил женщину по лицу…

А Толик в это время сидел через два дома в подвале рыжего Тимки. По его просьбе Тимка торчал на дороге, издали наблюдая за их домом.

Вскоре он прибежал к Толику с вестью: полицай ушел в город.

Целый день Толик просидел в подвале у Тимки, а когда начало смеркаться, пробрался к развалинам, отыскал оставленную в камнях сумку с едой и помчался к брату на Лагерную.

Михайлова тянуло на волю. Хотелось всей грудью вдыхать просоленный воздух, бодрящие запахи пробудившейся земли. Три недели ни шагу из хаты! Лишь по ночам выходил он во двор подышать, поглядеть, как советские самолеты бомбили транспорты в бухте, склады и станцию. Сегодня он на слободке доживает последние часы. С наступлением ночи вместе с хозяевами он покинет конспиративную квартиру и переберется за город в пещеру.

Стемнело. Хозяйка Евдокия Ленюк поставила разогревать ужин и принялась укладывать в мешки съестные припасы, одежду и всякую мелочь. Как знать, сколько придется скрываться в каменном чреве Делегардовой балки? Она спешила закончить сборы до прихода мужа Василия, который работал стрелочником на станции.