— Не останавливайся и к Мише не ходи, — шепнула Мила на ходу и, не взглянув, прошла мимо.
И тут Саня заметил жандарма, который стоял возле машинного, помещения и наблюдал за ними.
«Ай да Мила! Сыграла что надо!» — с благодарностью подумал он и пошел прямо на угольный склад.
Репрессии и слежка усилились не только на станции. Во всех районах города шли облавы на партизан. Заборы запестрели приказами, которые требовали у населения выдачи партизан. Теперь не только с наступлением комендантского часа, но и днем на слободках и в городе ходили вооруженные патрули.
Александр и Жора, возвращаясь из школы с Северной стороны, не без удовольствия наблюдали за тем, как по улицам метались жандармы. Через Машу они узнали, что Майер неистовствует. Они радовались удачной диверсии на станции.
Дома Ревякин застал Лиду на кухне. Она стояла, прислонившись головой к косяку окна, и плакала.
— Что с тобой, Лидуша? — сбросив пальто, Александр поспешил к жене. — Ты что, больна?
— Нет, нет… не я. Казалось, ком застрял в горле, не давая ей говорить.
— Так что же случилось?
— Машу арестовали. Только что прибегал Ваня… Он видел, когда ее вели на допрос в полицию. Замучают теперь Машу…
Лицо Александра посерело. Удар был оглушителен. С минуту он ходил из угла в угол по кухне, поглаживая рукой волосы, как бы стремясь снять боль в голове.
— Да, переиграла Маша. Но ты не волнуйся. Она такая, она выкрутится.
Успокаивая жену, Ревякин думал: «У Маши при обыске могли найти подложные справки и биржевые карточки для ребят, бежавших из лагеря. На следствии будут пытать. Выдержит ли?»
V
Вечером Миша Шанько и Мила пришли к Виктору, чтобы встретиться с симферопольским комсомольцем Володей Баранаевым.
Володя курсировал по линии, сопровождая вагон, доставляющий продукты-пайки начальству станции. Он многое видел и всегда привозил с собой «полные карманы» новостей. В Севастополе он поприятельски заходил ночевать к Виктору.
Это был высокий красивый черноглазый здоровяк. Ему трудно было подыскать для себя обувь сорок пятого размера и поэтому он щеголял в огромных немецких валенках-сапогах. Под могучей внешностью Володи скрывалась пылкая поэтическая натура. Он любил стихи, музыку, украинские песни не меньше, чем Виктор свою гитару. Вдвоем они составляли отличный дуэт. Когда приезжал Володя, в доме Кочегаровых не умолкали песни.
Но их связывала не только дружба и любовь к музыке. Володя увозил с собою из Севастополя пачки газет «За Родину», листовки, которые раздавал товарищам в Симферополе и на линии. Круг его друзей был велик, и листовки, переходя из рук в руки, нередко проникали в самые отдаленные районы области.
Но сегодня в доме Кочегаровых молчала гитара. Шел серьезный разговор. Володе удалось наконец установить связь с симферопольскими подпольщиками. Открывались новые перспективы.
У Виктора блеснула дерзкая мысль сразу же использовать эту связь. Оставалась еще последняя, четвертая мина. Теперь, когда вся станция была под слежкой, когда шага нельзя было ступить, не попав на глаза соглядатаям, о новой диверсии не приходилось и помышлять. Виктор задорно спросил Володю:
— А мог бы ты со своими дружками устроить на линии фейерверк, какой был тут у нас?
— Почему нет? Было бы чем!
— Хоть сейчас дадим тебе гостинец, — поддержал Виктора Шанько.
— А сумеешь провезти этот гостинец? — спросила Мила.
Сомнение, высказанное девушкой, которая ему понравилась, Володю задело.
— Чего мне бояться? За мной слежки нет! — уверенно заявил он и, рисуясь перед Милой, добавил: — Я вроде дипломата: мой вагон экстерриториален. Куда хочу, туда и еду.
— Ты когда едешь? — спросил Виктор.
— Утром. Вагон прицепят к составу с фуражом.
— Если так, нечего терять время, — сказал Миша. — Ты, Вить, сходи с батей куда надо и прихвати там еще листовок, а я пока расскажу Вове, как пользоваться нашим гостинцем.
…Чуть брезжил рассвет, когда Вова с корзинкой и потертым коричневым портфелем в руках вышел со двора Кочегаровых. Он нарочно встал пораньше, надеясь в утренних сумерках с меньшим риском пронести свой груз.
На путях — ни души. С моря дул свежий ветер. Накрапывал мелкий дождь. Даже под ватник пробиралась промозглая февральская сырость.
Володя шел к своему вагону, пересекая наискось тупиковые пути. Быть может, ему и удалось бы пройти незамеченным, если бы не Эрик.
Накануне Эрика вызвали в полицию безопасности, и начальник отдела тайного сыска дал ему нагоняй, обозвал разиней, бездельником и пригрозил отправить на фронт, если он в течение недели не нападет на след партизан.
Эрик долго кряхтел и ворочался, прежде чем заснуть. Проснулся он на рассвете и, вспомнив об угрозе начальника, заерзал под одеялом. Одна мысль о фронте бросала в дрожь.
Он оделся и вышел из купе по надобности. Дверь в тамбур открыта настежь. Мутно серело небо, неподалеку торчали скелеты сгоревших платформ, за ними белел домик кладовщика Кочегарова.
Эрик потянул было на себя дверь туалета и вдруг застыл. Кто это вышел из дома Кочегарова с корзиной и портфелем в руках? Виктор? Куда он в такую рань? Подозрительный тип этот Виктор! Все молчит. Нет. На Виктора не похож. Тот пониже ростом, а этот верзила. Что он несет? Куда он пробирается?
Обостренная подозрительность приковала Эрика к порогу тамбура, он замер, как собака в стойке.
А парень, подойдя к вагону напротив, осторожно опустил коричневый портфель на ступень, снял с двери пломбу, поднял свою ношу и исчез в вагоне.
Эрик ждал. Минуты через две парень вышел, набросил клямку двери и пошел. Эрик припал к окну: парень направился к дежурному по станции.
Словно невидимая сила вытолкнула Эрика наружу. В несколько прыжков он очутился у вагона и шмыгнул в дверь. Из окошек пробивался свет, слабо освещая деревянную стойку, мешки с мукой и крупой, ящики с консервами, стоявшие вдоль стен. Эрик пошарил под стойкой, нащупал портфель и вытащил его.
Обыкновенный старый портфель, в который кладут всякую походную мелочь. Но почему он так тяжел, будто набит камнями? Эрик открыл его, вынул полотенце, лежавшее сверху, и обнаружил пачку листовок, перевязанную бечевой.
Листовки! Те самые, за которые он вчера получил нахлобучку.
Сердце Эрика заколотилось при мысли о награде в пятьдесят тысяч марок и Железном кресте, обещанных тому, кто доставит живым партизана с листовками. Торжествуя, он приподнял драгоценную находку, и вдруг ужас исказил его лицо.
Дрожащими руками он осторожно положил портфель и кинулся к двери. Дважды перескочив через железнодорожную колею, он вбежал в служебный вагон, бросился к телефону и стал звонить в полицию безопасности.
В это время Виктор, дымя сигаретой, шагал из угла в угол по комнате. Отец ушел к себе, сказав, что вздремнет перед работой часок-другой.
Виктор вытащил новую сигарету из пачки и взглянул на часы. До отправления поезда, с которым должен был уехать Володя Баранаев, оставалось пятнадцать минут.
Виктор вышел во двор, подошел к калитке. Бесшумно сдвинув щеколду, он приоткрыл калитку — и отпрянул назад. Цепь жандармов кольцом охватила участок, в центре которого оказался Володин вагон. Возле вагона стояли Володя, два офицера-эсэсовца и Эрик. Из вагона вышел жандарм, неся коричневый портфель и корзинку.
Виктор, закрыв калитку, побежал в дом. Чтобы не тревожить мать, вызвал отца в кухню.
Владимир Яковлевич вышел одетый, на ходу поправляя гребнем седые волосы. Из-под мохнатых бровей настороженно смотрели глаза. Он спокойно выслушал сына. Даже кадык на его морщинистой шее не двигался, как бывало, когда он волновался.
Хладнокровие и выдержка отца подействовали на Виктора, и он уже более спокойно и здраво старался взвесить и оценить случившееся.
— Они заявятся и к нам. Надо бы вынести из твоей кладовки газеты и перепрятать.
Владимир Яковлевич отрицательно покачал головой:
