Конвойный втолкнул Петьку в темный коридор комендатуры. Этот коридор Петька хорошо изучил, когда его водили на допросы. Коридор сквозной, выход на улицу и выход во двор свободный; по обе стороны — служебные комнаты; вторая дверь слева — к следователю. На этот раз Сережка остановился у первой двери. Во дворе стояла черная машина с железной решеткой, при виде которой сердце Петьки судорожно забилось. Уж кто-кто, а он-то знал, куда эта машина ночью возит арестованных.

В комнате, куда его ввели, кроме дежурного, за столом сидели еще двое жандармов с автоматами в руках. Сережка что-то сказал по-немецки, и один из жандармов выскочил в коридор. Со двора донесся гул мотора. Сережка тоже вышел во двор.

Петька шагнул в коридор и вдруг услышал, что дежурный окликнул конвойного, и тот замешкался в комнате, что-то шаря в карманах.

Петька мгновенно оценил обстановку. Не раздумывая, он метнулся к двери, выскочил на улицу, в несколько прыжков пересек мостовую и юркнул в развалины дома. Тут ему каждый камень был знаком. Сколько раз по заданию дядя Саши он прятался в этих развалинах, следя за комендатурой!

Но сейчас он не намеревался прятаться здесь. Бежать! Бежать! Обогнув разрушенный дом, он по каменной дворовой лестнице поднялся на узенькую горную улочку, пересек ее и продолжал взбираться все выше и выше. Едва не задохнувшись, Петька выскочил наконец на вершину горы.

Внизу слышались пистолетные выстрелы, прострочила автоматная очередь.

Погоня!

— Ну, гады, теперь я вам не дамся!

Петька погрозил во тьму кулаком и, сорвавшись с места, помчался к спуску. Через четверть часа он достиг окраины и, задыхаясь, повалился наземь у кладбищенской стены. Сердце билось, как пойманная чайка в руках. Куда бежать? На Артиллерийскую? На Куликово поле? И там, и там у него есть надежные подвалы. Но в них с голоду помрешь. А у него и так живот к спине присох. Нет, уж лучше бежать на Лагерную. Колька как-то хвастал, что у них такой тайник, какого нигде не сыщешь.

Петька вскочил на ноги, потуже затянул ремень на животе. Ну и задаст же он работы жандармам и полицаям!

Чтобы запутать следы, он бежал через дворы и развалины слободки, пересекал улицы и снова исчезал в грудах камней. Когда перед ним возникали полуобвалившиеся стены, он не обходил их, а влезал наверх и пробирался по ним. Пусть-ка поищут! Он злорадно сопел, представляя себе, как жандармы бесятся от злости.

Вдали, за инкерманскими скалами и Сапун-горой, зарделась розовая полоска зари, когда Петька прошмыгнул вдоль восточной стены Исторического бульвара и спустился на Лагерную.

Пока Петька рассказывал, жадно глотая куски хлеба и истекающие соком помидоры, Коля хмурился и молча слушал. Когда Петька наелся до икоты, он принес ему из хаты свою рубаху переодеться и, проводив в бомбоубежище, предупредил:

— Сиди тут и не вздумай драпануть!

— А что?

— А ты глянь на себя. С такой рожей враз засыпешься и нас всех завалишь.

Петька взял осколок зеркала, протянутый ему Колей, и стал разглядывать себя. Левый глаз заплыл лиловой опухолью, отчего лицо перекосилось, от скулы до верхней губы растекся кровавый шрам. Правый глаз, подкрашенный багровой полосой, смотрел колюче и зло.

Зная своевольный нрав товарища, Коля на всякий случай закрыл дверь убежища на задвижку, выскочил за калитку и спустился на Портовую улицу, намереваясь сбегать к Ревякину.

Где же Колька собирается его спрятать? Петька окинул взглядом пещеру. Каменные стены обтесаны и от пола до половины обшиты досками, покрашенными зеленой краской, справа от входа — самодельный шкафчик такого же цвета, а на полу — два старых, дырявых матраца и грубо сколоченный стол с табуреткой. Все здесь выглядело так, как в других убежищах жителей слободок, которым приходилось переносить бомбежки. Где же хваленый Колькин тайник? Куда деваться, если нагрянет облава?

В это время стукнула калитка и раздались шаги. Петька притаился около стены у выхода. В убежище вскочил запыхавшийся Коля.

— Жандармы на Портовой! Скорей хоронись! — выпалил он.

— Где ж тут хорониться? — вскипел Петька. — Что я, мышь, что ли?

Коля присел на корточки возле шкафа, вытащил снизу какой-то клин, и задняя стенка шкафа бесшумно отделилась от деревянной обшивки, образуя проход.

— На, держи! — Коля сунул Петьке электрический фонарь, втолкнул его в подземелье, и стенка так же бесшумно захлопнулась.

Петька засветил фонарик и замер. Он знал толк в потайных местах. Но то, что он увидел, его поразило. Он находился в небольшой пещере, выдолбленной в скале. В ней свободно могли разминуться два человека. Потолок едва достанешь рукой. Пройдя вдоль стены, он обнаружил поворот налево, луч света уперся в желтую известняковую стену ниши, на полу которой стояли обитый жестью сундучок и небольшой ящик. Петька сел на ящик и, погасив фонарь, затаил дыхание.

Тьма и давящая тишина подземелья окутали его. Минут пять он сидел не шевелясь, ожидая вот-вот услышать стук кованых сапог и собачий лай. Но ни звука. Только сердце гулко билось в груди. В пещере пахло горечью застоявшегося табачного перегара.

Он зажег фонарь. Весь пол пестрел «бычками» недокуренных махорочных самокруток. Так вот где скрывались подпольщики и матросы! А что у Кольки в сундуке? Петька поколебался, но потом решительно спустил руку и нащупал висячий замок. Не иначе в нем добро спрятано от немцев. Мать тоже, что подороже, хоронит в погребе или зарывает в саду. А что в ящике? Он встал и приподнял дощатую крышку. Ай да Колька! Запаслив! Револьвер, полон ящик автоматных патронов. А молчал!

Он положил револьвер и вдруг насторожился: кто-то дергал деревянную обшивку убежища. Дрожь током пронзила Петьку.

— Не бойсь! Это я, — послышался голос Коли. Дверца в убежище распахнулась. — Жандармы уже прошли. Обыски сейчас на Зеленой горке…

Петька облегченно вздохнул.

На другой день на Лагерную пришел Ревякин. Его интересовало: какие Петьке предъявляли улики, как ему удалось вырваться из лап жандармов?

И Петька, видя, с каким вниманием Ревякин слушает его, напрягал память, стараясь вспомнить и выложить все подробности. Уж очень он уважал дядю Сашу.

Когда Петька наконец умолк, Ревякин положил руку ему на плечо и сказал:

— Это тебе урок. И нам всем. Осторожность прежде всего. — Он вспомнил рассказ подпольщицы, работавшей в полиции, и добавил: — А при допросах ты держался молодцом! Никого не выдал!

— А кто говорил? — Петька покраснел от похвалы.

— Это тебе знать не следует. А за побег хвалю. Не раскис, не растерялся. В нашем деле, Петя, как в бою.

— А домой мне теперь можно?

— Не спеши. Посиди тут недельку, другую. Мать всем говорит, что ты поехал в деревню мешочничать. Да и как ты появишься с такими фонарями? Полицаи сразу приметят. И от расспросов ребят не увильнешь. Народ дошлый — сразу догадаются.

— Тут сидеть — с тоски подохнешь. Листовки-то ведь я могу клеить? Ночью моих фонарей никто не увидит.

— Потерпи, потерпи. Когда нужно, к тебе зайдут Костя с Саней, с ними и пойдешь в ночной рейд. А днем — никуда!

Скучно было Петьке сидеть в заточении.

Коля наведывался к нему в убежище, приносил еду, однако долго не засиживался, часто куда-то исчезал. Он был явно чем-то озабочен. На вопросы отмалчивался, и только глаза его посмеивались. Петька злился, укорял товарища, но это не помогало.

Однажды Коля пропадал целый день. Вернулся под вечер усталый и, когда Петька опять пристал с расспросами, вдруг разоткровенничался. И тут Петька узнал такое, что у него дух захватило.

Оказывается, Костя Белоконь раздобыл четыре пуда шрифта! Кто бы мог подумать, что он такой ловкач! А теперь Колька жег толь во дворе у Сани Калганова и собирал сажу и копоть с железного листа. Когда Анзин развел эту сажу глицерином, получилась хорошая типографская краска.

Петьке стало досадно, что в таком деле обошлись без него. И это в то время, когда он изнывал от безделья и скуки!