Где-то впереди раздался тяжелый топот кованых сапог и, усиленный ночным эхом, гулко разнесся в настороженной тишине. Петька, крепко сжимая в руке консервную банку, с проворством ящерицы юркнул в развалины.

Из проулка вышли трое солдат с автоматами. С тех пор как ночью кто-то обстрелял из развалин патруль, оккупанты не отваживаются с наступлением темноты появляться на Корабельной в одиночку.

Гул шагов удалялся и словно таял в душной августовской ночи. Петька выбрался из камней в переулок к большой черной «доске пропаганды». Эти доски со свастикой и портретом Гитлера на плакате расставили на всех людных улицах. Кроме фашистских газет и плаката, на досках время от времени появлялись приказы оккупантов, грозившие расстрелами севастопольским партизанам.

Петька густо намазал клеем голову фюрера.

— На, гадюка, жри! — зло прошептал он и, вытащив из-за пазухи листовку, пришлепнул ее ладонью. — Вот тебе пропаганда.

Место здесь бойкое. По утрам проходят рабочие в мастерские порта, а под вечер возвращаются домой. Потому-то Петька считал своим долгом каждую свежую листовку приклеивать именно здесь и обязательно на портрете Гитлера. Клеил он намертво, с расчетом, что утром полицаи заметят собравшуюся толпу, станут сдирать листовку и сорвут ее вместе с головой фюрера. Девять голов таким образом уже слетело с этой доски.

«Поглядеть бы, что тут будет завтра, когда полицаи увидят эту листовку — первую листовку, отпечатанную на комендантской машинке! — злорадно подумал Петька. — Ух и бесился тогда Филле, обнаружив пропажу!»

Три дня подряд жандармы и полицаи перетряхивали хаты привокзальных слободок, искали пропавшие вещи и «партизанских бандитов».

— Попробуй поймай! — усмехнулся Петька вслед ушедшему патрулю.

Петьку пьянил волнующий азарт, который он испытывал сейчас да и всегда, когда выполнял рискованное дело. Он сорвал с доски приказы комендатуры и, довольный, ощупал оттопыренную пазуху. Там лежало еще несколько листовок, которые он приберег для облюбованного им людного местечка возле школы-десятилетки. Школа стояла в конце улицы и выходила фасадом к шоссе, которое спускалось от Малахова кургана к флотскому экипажу. Это было единственное большое здание на Корабельной, чудом уцелевшие от снарядов и бомб. Петька пробирался вдоль школьной ограды, держась, как всегда, поближе к проломам. Не прошел он и половины пути, как снизу, со стороны экипажа, донесся гул моторов. Легковая машина, а вслед за ней два грузовика, не зажигая фар, промчались мимо школы и затихли где-то наверху, у Малахова кургана. Затем чуткое ухо Петьки уловило чьи-то шаги. Не раздумывая, он нырнул в пролом ограды и притаился. Из-за угла показались четыре тени.

Второй патруль на одной и той же улице? Что это значит? Уж не облава ли? Петька стал пробираться дальше школьным двором, искусно лавируя между воронками от мин и снарядов. Вот и школа. Ни гула машин, ни шагов пешеходов. Черная, могильно тихая ночь. До того тихая, что ему показалось, будто что-то зловещее зрело в ее мертвенно-душной тишине. Вроде бы ничего подозрительного. И все же он стоял в нерешительности, подавляя в себе смутную тревогу, стараясь в ней разобраться. Ну чего ему бояться? Если начнется облава, она пройдет там, выше, на улицах, а не здесь, возле пустой, с разбитыми окнами школы.

В ветвях акации заверещала древесная лягушка. Петька вздрогнул, но тут же с досадой сплюнул. Захватив пальцами из банки побольше клея, он стал намазывать листок.

Вдруг позади раздался шорох шин. Петька повернулся и оцепенел: в нескольких шагах от него затормозил с выключенными фарами полосатый легковой автомобиль — машина СД. Вспыхнувшие фары осветили Петьку и выхватили из темноты листовку на стене ограды. Два солдата и длинный худой лейтенант выскочили из машины.

— Хальт!

Окрик вывел Петьку из столбняка. Он скользнул в пролом, помчался по двору, с разгона ударился ногой о камень и, едва сдержав крик, полетел в воронку.

Лейтенант что-то кричал солдатам. Топот ног то приближался, то удалялся. Но вот вспыхнул электрический фонарик и его луч стал обшаривать воронки. Превозмогая боль, Петька выскочил из воронки и понесся в глубину двора.

Луч света, подобно длинному копью, нацелился ему в спину. Как ни метался он то вправо, то влево, выскользнуть из предательской полосы света не мог. Скрыться было негде — уличные развалины остались позади. Когда Петьке казалось, что спасенья нет, впереди в полосе света мелькнула длинная насыпь. «Траншея, — узнал он. — Только бы успеть добраться до нее». С разбегу он прыгнул вниз, упал на четвереньки, но тут же вскочил и побежал.

Траншею эту школьники выкопали в первые дни осады города, чтобы прятаться в ней во время бомбежек и артиллерийских обстрелов. Петляя, она тянулась через школьный двор и подходила к скале, которая обрывалась двадцатиметровой стеной. У подножия скалы проносились поезда и ныряли в тоннель, пронзавший каменное чрево холма, на который взгромоздились многоэтажные, почерневшие от пожаров казармы флотского экипажа.

Петька бежал по темным извилинам с надеждой свернуть в сторону. Но боковых ходов не попадалось, а топот сапог приближался. Он слышал позади тяжелое дыхание охранника. Выскочить бы наверх, но по насыпи бежал другой.

Он достиг обрыва и в нерешительности остановился. У ног страшным могильным зевом раскрылась пропасть. Прыгнуть? Убьешься насмерть. Бежать назад? Схватят.

Он метнулся вправо и, свернувшись в клубок, притаился в нише, сделанной в стене траншеи.

Здесь его и настигли…

Майер принял на ночь холодный душ, выпил коньяку и, ощутив в теле приятную истому, развалился в кресле со свежим номером берлинского журнала. Но он не успел перелистать его до конца — помешал телефонный звонок.

— Халло! С поличным? О-о!.. — при этом восклицании Майер подался вперед, и его налитое, до глянца выбритое лицо и светлая лысинка в венчике белокурых волос заметно порозовели. — Да, да. Начинайте. Я буду присутствовать…

Он положил трубку, вскочил с кресла и пружинящей походкой прошелся по комнате. От расслабляющей истомы не осталось и следа. Он был сейчас бодр, как никогда! Нюх старой гестаповской ищейки подсказывал ему, что он напал-таки на след крупной дичи. И хотя Майер одет был в легкую светлую пижаму, он так и вышел на лестницу и стал спускаться вниз, где помещалась СД.

Вот уже пять месяцев, как он охотился за городскими партизанами, скрывавшимися под загадочным названием «КПОВТН». Все было поднято на ноги: и тайная агентура, и полиция, и дворники — никакой зацепки, никаких следов! Таинственные распространители листовок оставались неуловимы. Порой он думал, что, быть может, следователь Вегнер и прав, утверждая, что листовки доставляют из лесу. О, теперь-то они у него не выскользнут!

Когда Майер вошел, Вегнер уже допрашивал Петьку, буравя его сквозь очки близорукими глазами. Справа на столе лежали листовки, придавленные пистолетом, слева — все содержимое Петькиных карманов. В комнате находились еще лейтенант Вульф, доставивший «преступника», и переводчик Сережка из немцев-колонистов. Этот белобрысый детина с круглыми глазами под светлыми ресницами был известен всем портовым мальчишкам. Он частенько появлялся с Майером и жандармами во время обысков на слободках. Ребята прозвали его «Сережка Сова».

Увидев Майера, Петька зябко поежился, светлые веснушки темными крапинками проступили на его побелевшем лице.

Вспомнил Петька жаркий июльский день, дома, утопавшие в дымной хмари пожарищ, виселицы на площади неподалеку от гестапо — три изуродованных иссиня-черных трупа подростков, болтавшихся на перекладинах. В одном из них он узнал своего соседа Колю Лялина. А на седьмой день оккупации города он видел, как эсэсовцы гнали по улицам в степь четыре тысячи женщин и детей. Наутро их трупами был завален противотанковый ров. Расстрелом руководил Майер. Прибежав домой, дрожа и давясь от слез, Петька поклялся мстить фашистам, не щадя жизни. И вот — сам попался…

Слушая доклад долговязого Вульфа, Майер морщил лоб, щурил глаза, ощупывая ими Петьку. Вульф умолк. Майер закурил сигару, но Петька по-прежнему чувствовал на себе его пристальный взгляд.