Не помню, какой это был день, когда случилось следующее. Наша бригада и еще одна вернулись с ночной работы. Это было около 7 часов утра. Одни стали умываться, а другие пошли получать хлеб. В этот день воры почему-то еще наглее были, недодавали хлеба по 100 граммов. Я только что умылся. Зашли двое в нашу бригаду и возмущались, что им недодали хлеба. Пошел получать хлеб и я, мне тоже недодали. Когда я вернулся в свой барак, то увидел, что многие уже держали в руках палки, и кто-то крикнул: «Вперед!» Все побежали. У меня не было палки, вспомнил про лопаты, поднял жерди, под которыми они лежали, схватил одну — и вслед за всеми.

В зоне увидел, что около столовой скопились все воры, некоторые выбегали из бараков и присоединялись к своей группе. У всех сверкали ножи, но мы плотным кольцом стали приближаться к ним. Часть воров укрылась в столовой, а остальная группа двинулась на нас. Ножи против палок. Они кричали нам: «Бросай палки, а то мы перережем всех!», а мы кричали: «Бросай ножи!» На меня шел здоровенный вор с ножом. Решали секунды, кто кого. Я ему крикнул: «Бросай нож!», а он уже был на расстоянии двух шагов от меня и замахнулся ножом. Он был уверен, что я не смогу ничего сделать с ним. Отскочив в сторону, с той силой, которая была у меня, я нанес ему удар лопатой по плечу ближе к шее. Он остановился, выронил нож и стал медленно опускаться на землю. Я видел, что везде наша брала, воры стали отступать к столовой. Мы все двинулись на окончательный бой. Воры в столовой пока не сдавались. Мы стали выбивать окна и разбирать потолок. Посыпалась земля, пыль покрыла все. Мы требовали, чтобы воры выходили и бросали ножи; они долго молчали. Мы приняли решение поджечь столовую. Тогда они стали выходить и бросать свои ножи. Куда дели воров и их ножи, я не знаю, но с того момента в лагере стало спокойно.

Меня по-прежнему одолевала цинга, стали отказывать ноги. Администрация лагеря готовилась к встрече какого-то своего начальства, поэтому по всем здешним лагерям проехала медицинская комиссия. Приехала она и в наш лагерь. Среди вольнонаемных врачей были и врачи-заключенные. Здесь я увидел врача, который был вместе со мной еще в 1953 году на пароходе. В то время он тоже еще отбывал срок: он был осужден как политический, но у него срок был пятнадцать лет. Он убедительно доказал комиссии необходимость перевода меня в основной лагерь.

Вот так я оказался вновь в базовом лагере, где было много тех, кто вместе со мной голодал на пароходе.

Подходила вторая за время моего пребывания в лагере якутская зима, зима 1954/55 года. И только благодаря знанию печного дела я еще не был на работах в касситеритовых и урановых шахтах. Печников в лагере не находилось, а работы было очень много. Вначале мы ремонтировали печи в лагере, а затем стали класть их в новом поселке, который строился для работников охраны.

Однажды, когда мы работали по обмуровке котла в новой котельной конторы, к нам зашел один из офицеров охраны, внимательно осмотрел нашу работу, а потом сказал, что ему нужно сложить печь в своей квартире. Была уже осень, мороз под 35 градусов. После этой встречи через три-четыре дня нас направили к уже упомянутому офицеру.

Придя к нему домой — а он жил в новом поселке, — мы ужаснулись. Если на улице мороз 35 градусов, то в его квартире было под 20 градусов. Двое ребятишек ходили по комнате, одетые в теплую одежду, жена была в армейском тулупе. Пришел сам хозяин, спросил, какова ситуация. Мы определили, как разместить печь, чтобы она обогревала всю квартиру. Не буду описывать, как мы добывали глину, теплую воду и делали раствор. На подготовку ушло два дня, на третий мы взялись за дело. Работали хорошо — ведь нужно помочь людям. Хотя хозяин охранник, но дети ни в чем не виноваты, им нужно тепло.

Сама хозяйка, молодая симпатичная дама, оказалась сердечной русской женщиной. Ведь действительно, свет не без добрых людей. В первый день она готовила обед на костре, ели мы все вместе: ее дети, она и мы. Разговорились о жизни. Сюда они приехали из другого управления МВД. Она расспрашивала о нас, о наших родителях. Работали мы на этой квартире столько времени, сколько нам разрешала администрация; мы считали, что в трудных ситуациях нужно людям помогать. Когда я рассказал ей о себе и за что меня посадили, она спросила, от кого зависит досрочное освобождение. Я рассказал ей о системе досрочного освобождения. Говорили мы о многом во время обеда, а когда приходил муж, мы старались на такую тему не вести разговоров. Но как бы то ни было, эта добрая женщина ежедневно внушала своему мужу, чтобы он облегчил наше пребывание в лагере.

Кажется, на четвертый день мы справились с работой, затопили печь; через некоторое время в квартире стало тепло, дети разделись, хозяйка сняла теплую одежду. Ужинали мы уже в теплой квартире. На следующий день нужно было печь оштукатуривать.

Пришли мы в натопленную квартиру, хорошо поели и приступили к работе. Хозяйка сказала, что то, о чем мы говорили с ней, она рассказывала по ночам своему мужу. Муж ей сказал, что слишком сложно устроить досрочное освобождение, тем более что у меня на формуляре стояла пометка «Политически опасен». Но все же он обещал по возможности помочь. Думаю, что здесь решающую роль сыграла его жена.

После завершения работы мы попрощались с хозяйкой, в надежде на то, что она нас не оставит. После этого случая мы работали во многих домах, и почти еженедельно к нам приходила эта женщина со своими ребятами, приносила продукты питания. Моя касса для «черного дня» почти не пополнялась, так как, будучи в лесном лагере, я часть денег потратил на лечение цинги.

Денег у меня собралось около 800 рублей. Все деньги я хранил в своем тайнике. На подходе был 1955 год. Шел декабрь, мороз — 68 градусов, доходило даже до 73 градусов. Работали всю зиму в поселке, печей строить — хватит на десять лет. И длительное время мы не видели того человека, от которого, может быть, действительно зависела наша судьба.

Прошла зима, и мы уже потеряли всякую надежду. Однажды, вернувшись в лагерь после работы, я подсчитал, сколько же я уже отбыл в лагерях. И оказалось — 1850 дней, чуть больше половины срока.

Прошел слух, что скоро в лагерь должна приехать какая-то комиссия по рассмотрению дел. Что и как, никому не известно, но все жили этим ожиданием. Работа не прекращалась и у нас. Нас по-прежнему водил один конвоир. Порою он уходил в магазин, оставляя нас без надзора, но мы никогда за добро не платили злом.

В середине апреля 1955 года действительно в наш базовый лагерь приехала комиссия по подготовке к представлению в суд «дел» на досрочное освобождение. Некоторых приглашали для собеседования. Меня не пригласили. Я уже настроился на отбывание всего срока, тем более что печной работы было много. Прошло несколько дней после этого события. Мы с Ленькой вернулись с работы в 18 часов. Ужина еще не было, говорили, что в столовой будет проходить суд по досрочному освобождению. В столовую никого не пускали, там находились судьи и администрация лагеря.

Начали приглашать на рассмотрение, вызывали по алфавиту. Через полчаса мы уже знали, что несколько дел пересмотрено. Пригашали на буквы «М» и «Н». Я понял, что моего «дела» нет, ушел в свой барак и лег полежать. Примерно через час прибежал один заключенный по бригаде и говорит мне: «Давай бегом в столовую, тебя там ждут».

Не знаю, как я добежал туда, и, войдя в столовую, увидел всех, кто сидел за столом, — и среди них был офицер, муж той самой доброй русской женщины, которой мы зимой сложили печь.

Спросили мою фамилию, статью и срок. Все это я сказал, спросили еще, как я буду работать на воле. После короткого совещания мне объявили, что суд считает возможным освободить меня досрочно.

В тот день было разобрано тридцать «дел», мое было последним.

Теперь оставалось ждать утверждения в высших инстанциях. Прибавилось сил, почувствовалась свобода. Через пару дней на объект, где мы работали, пришла наша знакомая и сказала, что нас освободят числа 10–12 мая, а этот разговор состоялся примерно в конце апреля.