И все. Коротко и ясно.

Более тысячи человек, окруженных конвоем, растянулись по дороге на вокзал. Прохожие замирали на месте, разглядывая этапируемых: кто из любопытства, кто надеясь увидеть кого-либо из близких. А более смелые, называя фамилию, умоляли ответить, не встречался ли кому такой-то.

На станции ожидал нас длинный состав из телячьих вагонов, спутанных колючей проволокой, с прожекторами, и толпа родных и близких — кого успели оповестить случайные доброхоты. Среди провожающих я увидел мать.

Началась посадка. В вагон загоняли по сорок человек. Наконец посадка закончилась. Уму непостижимо, каким образом удалось уговорить начальника конвоя принять наспех собранные передачи для этапируемых, в том числе и для меня. На третий день пути эшелон прибыл на место разгрузки — станцию Мундыбаш в Кемеровской области. Опять Ахпунское 9-е штрафное отделение Сиблага НКВД, но уже переменившее название на Горшорлаг НКВД с новым руководством.

На пересылке встречал этап начальник лагеря Макаров и его заместитель А. Мосевич. Пройдя вдоль рядов нового пополнения, он обратился с краткой необычной речью к вновь прибывшим:

— Товарищи! Вы прибыли на строительство железной дороги к залежам железной руды у таежного поселка Таштагол. Условия работы очень тяжелые, но я надеюсь, что вы сможете осилить трудности и, положив пути, заслужить досрочное освобождение. Сейчас вас распределят по строительным колоннам и разведут по местам будущей работы.

Впоследствии я узнал, что ряд начальников Горшорлага — бывшие сотрудники ленинградского НКВД, в том числе Макаров и Мосевич, — отбывали срок заключения на Колыме в связи с убийством Кирова. По отбытии наказания им возвращалось прежнее звание с правом работать только в системе ГУЛага — ГУЛЖДС (Главное управление лагерей железнодорожного строительства).

Меня определили на 5-ю колонну 25-го километра (начальник Игнатченко). По прибытии на место я был вызван в УРЧ, где его начальник вместе с плановиком Малиновским (оба зэки) формировали бригады.

— Комсомолец? — был задан вопрос.

— Да, бывший.

— Пойдешь десятником?

Пробую отбрехаться, что с работой я не знаком.

— Ничего, научим. Завтра выходи на развод с бригадой. После короткого инструктажа по специфике работы следует наказ: бригаду не обижать, людей кормить.

Иду в барак знакомиться с бригадой. Народ в основном трудоспособный. Есть два человека ослабленных. Одного решаю поставить учетчиком тачек, другого — на ремонт тачечных трапов. Основной костяк бригады — крепыши, среди которых выделялись два казаха: братья Тулегеновы, Бупэ и Садвокас.

Бараки добротные, не то что сиблаговские палатки. В два ряда двухъярусные вагонки, между ними широкий проход с длинным столом. Железнодорожников, к сожалению, среди прибывших людей нет. Их отделили от нас, непрофессионалов, еще на пересылке, определив в путеукладочную колонну.

Ни один из моих подопечных не знаком с сооружением земполотна. Ну, будь что будет…

Встречаю немногих, кого знал по Сиблагу. Интересуюсь, куда девались заключенные, бывшие здесь ранее. Всех работоспособных вывезли на Колыму, а слабосильных — больных, стариков-инвалидов, а также отобранных согласно списку, присланному Москвой, — вывезли на 15-й километр строительства дороги, в распадок, и расстреляли. (Таким образом, я, к счастью, уцелел благодаря вызову в Омск на пересмотр «дела».)

Утром в сопровождении стрелка Дасова следую с бригадой на указанный мне объект. Природа великолепная. Кругом Алтайские горы, покрытые хвойным лесом. Ниже, в долине, шумит горная речка Мундыбаш. Горными тропами приходим на объект — скальную полувыемку. Подошедший нормировщик Долинский Роман Владимирович, бывший сотрудник политуправления Белорусского военного округа, показал направление отсыпки насыпи, и работа закипела.

Должен сказать, что в этом лагере существовал образцовый порядок. Макаров жестко сдерживал надзирателей и охрану, не разрешая издевательств над людьми. Все блатные содержались на 15-й режимной колонне, ключевые посты в колоннах были в руках обладателей 58-й статьи, что исключало всякое воровство в каптерке и на кухне.

На разводах, как бывало в Сиблаге при Берзине и Чунтонове, не рубили головы прорабам и нарядчики не лупили палками доходяг. Развод проходил спокойно, без суеты.

Прораб, из бытовиков, Миша Погонайченко обеспечил скальный объект переносным горном и наковальней, чтобы не таскать затупившиеся ломы и пики в лагерную кузницу, а оттягивать концы на месте. Работа шла полным ходом. Закончив один участок, бригада двигалась на другой.

В один прекрасный день меня вызвал начальник колонны, сообщив, что из БУРа[9] поступают сто человек блатных, вечных отказчиков, и эту бригаду он передает мне, обещая увеличить фронт работ оцеплением.

Прибывшие буровцы были в крайне истощенном состоянии. Уже полгода они сидели на штрафном пайке, но твердо держались лагерных заповедей «ешь — потей, работай — зябни», «то, что можешь сделать сегодня, отложи на завтра», «работа не волк, в лес не убежит», и основная заповедь их была «от работы кони дохнут».

Вот такая публика прибыла на объект.

Первые три дня все лежали, как на пляже, подставляя свои тела под солнечные лучи. Паек, по согласованию с плановиком и нормировщиком, я выписывал, как стахановцам. Через пять дней прошу бригадира Сашу Строганова:

— Пусть хоть немного шевелятся люди, не подводите меня перед начальством, пусть хоть неполные тачки таскают! Не могу я вечно «заряжать туфту», чтобы прокормить вас!

Не знаю, о чем говорил с ними Строганов в бараке, но на следующий день потянулись тачки, хоть и неполные, и пошел грунт в насыпь.

Как они меня крыли матом… Таких ругательств я в жизни не слыхал.

— Сотский! — кричат они. — Берегись, как бы ломик на тебя не свалился!

Присутствующий при этом Долинский советует мне:

— Что вы с ними цацкаетесь? «Будьте добры, пожалуйста». Этих слов они не понимают. Здесь не институт благородных девиц. Кройте их ихним же матом, будьте настоящим лагерником!

Наука пошла впрок, и строгановская бригада постепенно начала втягиваться в общий темп работы и даже вышла в передовые. На слете ударников она была премирована тачками на шарикоподшипниках.

Несколько месяцев мы провели на 12-й колонне, и по окончании основных работ по сооружению земляного полотна часть людского состава и административно-технического персонала в августе 1938 года переводят на конечный участок, в Таштагол — на 95-й километр будущей дороги, на колонну 14. Начальник колонны — заключенный Бублик, прораб колонны — заключенный Кузнецов Василий Васильевич.

Одновременно поступает приказ по лагерю о переходе отдельных лагпунктов (как стали теперь именовать колонны) на самоснабжение. Всю гулаговскую солонину, поступающую на питание зэков, нужно было сдавать на колбасную фабрику в Темиртау и на деньги, вырученные от ее продажи, приобретать для питания заключенных у местного населения — шорцев — мясо сарлыка, себестоимость которого в семь раз была дешевле гулаговской солонины.

На ОЛПах (отдельных лагерных пунктах) открываются ларьки, организуются буфеты (на 14-м ОЛПе организован был буфет, в котором повар мог приготовить за плату любое заказное блюдо. Ведал буфетом бывший шеф-повар ресторана «Метрополь» Василий Васильевич Штейнгардт). Был спущен для ИТР дополнительный АКовский (административно-командный) паек, введенный в свое время Берманом для БАМлага.

Прибывающие из других лагерей про наш ОЛП с удивлением говорили:

— Ну, у вас тут форменный курорт!

Со счетовода, продстола и повара Бублик требовал варить суп такой, чтобы ложка стояла.

Все мечтали о скором освобождении. Приказы о представлении к досрочному освобождению и смягчению срока наказания появлялись частенько на дверях в УРЧ; шло что-то вроде пересмотра дел, и кто-то выходил на свободу. Все считали, что волна репрессий стихает. Ежов снят, но, как оказалось, механизм преследования продолжал работать.