Сришчондро долго старался привести Ногендро в чувство. Вдруг тот закричал:

— Шурджомукхи! Дорогая! Где ты?

Ошеломленный, Сришчондро буквально оцепенел.

Наконец рассудок возвратился к Ногендро.

— Говори, — снова повторил он.

— Что еще говорить?! — испугался Сришчондро.

— Говори, или мое сердце не выдержит...

— Шурджомукхи мучилась недолго, — продолжал Сришчондро. — Один состоятельный брахман с семьей ехал в Бенарес. До Калькутты они добирались в лодке и остановились перекусить как раз в том месте, где Шурджомукхи прилегла отдохнуть. Жена брахмана разговорилась с ней, узнала, что она тоже держит путь в Бенарес, и, растроганная ее красотой, предложила ехать с ними вместе.

— Кто этот брахман? Где он живет? — прервал рассказ Ногендро, но затем, спохватившись, сказал: — Продолжай...

— Так они плыли до Калькутты на лодке, от Калькутты до Раниганджа ехали поездом, от Раниганджа на волах. Ей не пришлось идти пешком.

— А потом брахман покинул ее?

— Нет, она сама рассталась с ними. Она не захотела ехать в Бенарес. Разве она могла не видеться с тобой так долго? От Бархи, движимая одним только желанием — увидеть тебя, она пошла пешком. — Глаза Сришчондро наполнились слезами.

Это смягчило сердце Ногендро, он прижался головой к груди Сришчондро и зарыдал. Все время, пока Ногендро искал Шурджомукхи, он старался не плакать. Его горе было слишком велико, чтобы плакать. Но теперь долго сдерживаемые слезы хлынули неудержимым потоком. Он плакал безутешно, как ребенок, спрятав лицо на груди Сришчондро. Слезы слегка приглушили боль. Горе без слез — вестник мрачного Ямы.

— Больше не нужно говорить об этом сегодня, — сказал Сришчондро, когда Ногендро немного успокоился.

— А что там говорить? Я знаю все, что произошло потом. Из Бархи она одна шла пешком в Модхупур. Усталая, голодная, и в ясную погоду, и в дождь, без крова над головой. Измученная и больная, она упала на дороге, желая только одного: смерти.

Сришчондро молчал.

— Брат, зачем ты зря терзаешь себя? — через некоторое время промолвил он. — Ты не виноват. Ты не мог воспрепятствовать ее воле и желанию. Зачем винить себя в том, что произошло не по нашей воле?

Ногендро не понял Сришчондро. Он знал, что виной всему был он один, зачем он не вырвал семя ядовитого дерева из своего сердца?

Хира разменяла золото на медяшки. Так бывает с долго питаемыми иллюзиями, когда в один прекрасный день какой-нибудь опрометчивый поступок не оставляет от них и следа. То же случилось и с Хирой. Драгоценность, ради которой она разменяла свое золото, оказалась простой медяшкой.

Любовь Дебендро, словно разлив реки, оказалась недолговечна. Всего несколько дней — и эта любовь исчезла, оставив Хиру в грязном болоте. Теперь она напоминала человека бедного, но честолюбивого, в течение многих лет из последних сил копившего средства на какой-нибудь праздник, например, женитьбу сына, но ради одного дня счастья спустившего все до копейки и теперь одиноко стоящего на распутье.

Дебендро бросил ее, как бросает шаловливый ребенок слегка надкусанный, еще незрелый плод манго. Но Дебендро не только бросил, он унизил и опозорил ее.

В день их последнего свидания Хира упала в ноги Дебендро и взмолилась:

— Не оставляй свою рабыню.

Дебендро сказал:

— Я столько времени возился с тобой только ради Кундонондини. Если ты устроишь мне встречу с ней, я буду с тобой разговаривать, если же нет — все кончено. Так я плачу тебе за твою гордость. Можешь с этим венцом позора возвращаться к себе домой.

От гнева у Хиры потемнело в глазах. Когда она пришла в себя, то на Дебендро обрушился такой поток ругательств и проклятий, какой способна исторгнуть лишь женщина крикливая и распущенная. Глаза ее налились кровью, брови угрожающе сдвинулись. Дебендро не выдержал и пинками выпроводил ее из обители любовных утех.

Хира — низкая женщина, но Дебендро — просто животное. Так бесславно исчезли обещания вечной любви.

Избитая Хира не пошла домой. В Гобиндопуре жил чандал[45], который торговал лекарствами и лечил только неприкасаемых. Он понятия не имел ни о медицине, ни о лекарствах, но у него имелись такие капли, которые могли умертвить человека.

Той же ночью она подошла к его дому, позвала его и многозначительно сказала:

— Шакал залез ночью в мой дом и съел рис. Я не успокоюсь, пока не убью его. Надо подложить яда в рис, чтобы он съел его и подох. У тебя есть яд. Продай мне такой, что убивает сразу.

Басне о шакале чандал не поверил.

— У меня есть все, что пожелаешь, — ответил он. — Но я не могу торговать этим. Если я продам тебе яд, то попаду в полицию.

— Не волнуйся, — успокоила его Хира. — Об этом никто ничего не узнает, клянусь тебе Кришной и Гангом. Дай мне столько яда, чтобы хватило на двух шакалов, я заплачу тебе пятьдесят рупий.

Чандал, вероятно, понял, о каком шакале идет речь, но не мог побороть искушения получить пятьдесят рупий. Хира сбегала домой и принесла деньги. Чандал подал ей пакет со смертельным для человека змеиным ядом.

Уходя, Хира предупредила:

— Смотри, никому не проболтайся, не то нам обоим несдобровать.

— Что ты, мать! Я тебя не знаю.

И Хира, успокоенная, вернулась домой.

Дома она долго плакала, держа пакетик с ядом в руках, а затем вытерла слезы. «Чем я провинилась, что должна отравиться? — подумала она. — Я не могу умереть раньше того, кто погубил меня, и не стану пить этот яд. Пусть его примет сначала он или его возлюбленная Кундонондини. Сначала я убью кого-нибудь из них, а потом уже отравлюсь сама».

Бабушка Хиры с клюкой в руке медленно брела по дороге, а ее сопровождала гикающая и пляшущая толпа мальчишек.

Трудно сказать, было ли в этой песенке что-нибудь от желания обидеть ее, но бабушку Хиры она весьма волновала, и на головы мальчишек сыпались ужасные проклятия: она призывала себе в помощь бога Яму и требовала голодной смерти для отцов своих обидчиков.

Только у дверей дома Ногендро старушка избавилась от преследователей, которые тотчас же покинули поле боя, едва завидев черные бороды привратников. Удирая, мальчишки по очереди пели:

Привратники послали им вдогонку несколько выражений, которых не сыщешь в словаре, и этим дело закончилось.

Бабушка Хиры, постукивая клюкой, подошла к дому доктора, который жил у Ногендро.

— Скажи, отец, где тут доктор? — спросила она, обращаясь к человеку, вышедшему к ней навстречу.

— Я и есть доктор, — ответил он.

— Стара стала совсем, ничего не вижу, годков-то мне уже десятков семь, а может, и девять... Несчастье у меня, господин. Был сын — взял Яма, теперь вот внучка... — Старуха запричитала и заплакала.