Выйдя из устья Темзы, галеон пересек Английский канал[30] и начал огибать контуры побережья Франции. Но тут неистовый шторм, подхватив, вытянул судно в открытое море, где испытывал его на прочность целых пять дней. Все это время экипаж без сна и покоя сражался с бушующей стихией, унесшей в итоге себе на память рею вместе с парусом. Ледяная вода вольно хлестала по палубе, окатывая решительно все. От нее набухала одежда, а судно, взлетая и опадая с водных валов, тяжко содрогалось под их мощными ударами. Морская болезнь, как известно, штука суровая, а потому Томас, а с ним Ричард и трое папистов из Амстердама, отдав стихии все содержимое своих желудков, почли за благо укрыться в крохотной каютке, одной на всех. Там Томас в тщетной попытке согреться уселся спиной к толстому шпангоуту[31], подтянув к груди ноги. Ричард неподалеку сделал то же самое, упрятав голову между колен, в то время как монахи, перебирая четки, принялись невнятным бормотанием взывать к Всевышнему о спасении.
Как раз в эти минуты общей уязвимости Томас, сидя со скрещенными на груди руками, и вгляделся как следует в своего спутника. Несмотря на молодость – а было ему лет двадцать, не больше, – этот юноша словно обладал некой отрешенной зрелостью, пытливо вглядываясь и вбирая в себя все и всех, с кем приходил в соприкосновение. Общение с Томасом у них сводилось к минимуму, если не считать совсем уж необходимых или общих, вменяемых элементарной вежливостью фраз. Лишь единожды, когда галеон уходил к побережью из-под жесткого ветра, эта маска непроницаемости на мгновение спала у юноши с лица. Они как раз стояли рядом, когда на палубу через нос ворвалась волна. Застигнутого врасплох Ричарда сбило с ног и проволокло несколько футов по палубе. При этом он тревожно вскрикнул, а глаза его непроизвольно воззвали о помощи. Томас, заученным смолоду движением расставив ноги, одной рукой ухватился за фальшборт, а другой схватил за руку Ричарда и вздернул его на ноги. В небольшом буруне устремившейся дальше волны их притиснуло друг к другу как в объятии – ни дать ни взять два друга не разлей вода. Едва волна схлынула, как Ричард спешно отстранился и, напустив на себя всегдашнюю холодность, куце кивнул и оправился в каютку переодеться в сухое. Все произошло в считаные секунды, но все же выдало в юноше обыкновенную человечность, которую он так тщательно скрывал. Томас невольно улыбнулся пристыженности своего эсквайра, уличенного в том, что ничто человеческое не чуждо и ему.
Как только шторм улегся, капитан повернул корабль в сторону земли и они зашли в Ла-Рошель, чтобы перед дальнейшим вояжем отдохнуть и задать судну ремонт. Затем галеон тронулся вдоль побережья Бискайского залива и невзрачным рождественским утром пересек франко-испанскую границу. В намерения Томаса входило высадиться в Сан-Себастьяне, но тамошний порт находился во французской осаде, и капитан решил вместо этого взять курс на Бильбао, к вящему негодованию священников, желавших во что бы то ни стало сойти на землю в городе своего святого покровителя.
Унылое ожидание на причале было наконец прервано появлением солдата, нашедшего-таки начальника порта, который на попытку Ричарда объяснить цель приезда разразился бурной тирадой. Подошел сзади сержант, вылезший из таверны, пока не хватились. Какое-то время Томас почем зря вслушивался в нудное и совершенно непонятное препирательство, после чего поднялся на занемевшие ноги. Руки-ноги уже не вторили уму слаженностью действий; мышцы на промозглом ветру подрагивали, в теле чувствовалась тяжесть. Тем не менее Томас подошел к спорщикам и осведомился:
– Что вызывает недовольство у наших друзей?
Ричард, обернувшись, кивнул на портового начальника:
– Он говорит, для приезжающих из Англии все порты закрыты распоряжением короля Филиппа, в ответ на непрекращающиеся гонения на католиков.
– В самом деле? Ну так скажи ему, что я сам католик.
Ричард перевел, на что портовый начальник дернул щекой.
– Он говорит, что при этом вы все равно англичанин.
– Это так, но моей вины в этом нет. А у него есть – в том, что держит нас тут почем зря.
– Сэр, от нас ждут, что мы пройдем Испанию как можно незаметнее, – сдержанно намекнул Ричард.
– Незаметность – одно, а унижение – совсем другое. Я английский рыцарь и следую на службу в Орден Святого Иоанна, обороняющий все христианство от сарацин. Если этот человек мне воспрепятствует, то ему придется держать ответ не только перед своим королем, но и перед нашим общим Богом. – Томас полез под плащ и вынул кожаный чехольчик, в котором держал письмо от сэра Оливера. Вынув оттуда бумагу, он предъявил ее портовику: – Вот печать Ордена, а в письме содержится мой призыв на военную службу. Переведи ему.
Ричард кивнул и вновь обратился к испанскому должностному лицу, которое по мере выслушивания изъявляло все бо́льшую обеспокоенность, а затем и вовсе подалось вперед для изучения печати. К самому документу портовик даже не осмелился притронуться, затараторив сбивчивой скороговоркой. Томасу он отвесил почтительный поклон, Ричарду кивнул и, прежде чем пошагать обратно в город, обернулся обсудить вопрос с сержантом и его патрулем.
Томас неторопливо убрал письмо в чехольчик, после чего взыскательно спросил:
– Ну и?..
– Он говорит, милости просим остановиться при таможне, в гостинице господ офицеров. Сержант нас туда сопроводит. А начальник порта тем временем выправит нам подорожную на весь путь следования до Барселоны. Там сейчас готовится к выходу армада под командованием дона Гарсии де Толедо, как раз на турок. Для перемещения нам отрядят двух лошадей.
Томас поджал губы, улыбаясь тайком из-под бровей.
– Уму непостижимо, на что способны подвигнуть скромного чинушу посулы Божьей кары, даже небольшой.
Эсквайр улыбнулся уголками рта:
– Признаться, не только это.
– А что еще?
– Я тут проронил, что письмо подписано вице-королем Каталонии.
– Ага, – улыбнулся с оглядкой Томас. – Получается, земная власть значит для них все-таки больше.
– Как оно и водится у мелкой сошки.
Сержант с сухим поклоном что-то бросил солдатам, которые тут же подхватили сундуки, и процессия тронулась с омытого дождем причала в проулок, ответвляющийся от порта.
* * *
Таможня оказалась приземистым строением, где понизу располагались присутственные места и конторы, куда купцы обязаны были являться со своими грузовыми манифестами и выплачивать соответственно пошлину. В зимние месяцы число курсирующих судов невелико, так что когда явились двое англичан, внизу за уже закрытым гроссбухом сидел всего один клерк, прочищая тряпицей гусиные перья. Постояльцев он проводил наверх в скромную комнату с четырьмя простыми кроватями и небольшим очагом, возле которого в углу лежала вязанка дров и стояла корзина с кресалом и щепой для растопки. Затем клерк принес лампу, а также немного хлеба, сыра и кувшин вина. Пожелав доброй ночи, он ушел восвояси; слышно было, как внизу запирается замок.
– Ну вот, – вздохнул Томас, оглядев пристанище. – Я устроюсь вон там, поближе к огню.
– Как пожелаете. – Покладистость эсквайра перед своим рыцарем улетучилась сразу, как только они остались одни.
– А ты разожги пока огонь перед ужином. Не мешало бы нам согреться и просушить одежду.
Ричард заметно помрачнел, на что Томас, прежде чем тот успел что-либо сказать, упреждающе поднял палец:
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.
– Ну так скажите.
– Ты послан с поручением от сэра Роберта Сесила, а не каким-то там служкой. И это начинает тебе досаждать.
– Нет, а в самом деле, с какой стати я должен этим заниматься? В конце концов, я человек тонкого воспитания. Образование получил в Кембридже, разговариваю на нескольких языках. Состоял в услужении у первого министра и был у него далеко не на последнем счету. И все это, получается, для того, чтобы поступить мальчиком на побегушках к рыцарю, находящемуся, мягко говоря, на излете? – Раздув ноздри, он спесиво скрипнул зубами, после чего, однако, спохватился: – Приношу извинения. Я продрог, измотан. Оттого, наверное, и вырвалось.