День выдался долгим. Холод, от которого приходилось ежиться под толстым плащом, сковывал и мысли. Лошадью Томас правил вполруки, за окружающим послеживал вполглаза. Основные же размышления были о возможных причинах вызова (да еще прямо в дом) к сэру Роберту Сесилу, королевскому министру. Тот был известен как верный сторонник Елизаветы еще в те непростые годы, когда она прокладывала себе путь к престолу. Как и она, Сесил был ярым протестантом; нынешние гонения на католиков в Англии получили размах во многом благодаря ему. Влиятельный вельможа, он обладал огромной властью; что же ему понадобилось от скромного рыцаря, который последние три года в Лондон и лица не казал?
Возвратившись, казалось, раз и навсегда из своих военных эскапад по Европе, Томас прочно осел у себя в имении, где вел размеренную жизнь мелкопоместного сквайра[24] в необременительных заботах об урожае и разведении овец, все это не в ущерб себе и своим арендаторам. А во время своих нечастых выездов в Лондон, случалось, наведывался и в свет, где, за исключением того злополучного происшествия при дворе католички Марии, внимания к себе не привлекал. Но и тогда, будучи признан виновным в небольшом кровопролитии – за что, между прочим, полагалось усекновение длани, – не стал ради смягчения наказания прикрываться своим вероисповеданием как ширмой. В конечном итоге ему присудили всего лишь небольшой штраф, который можно было истолковать не иначе как тайным благоволением королевы Марии к своим собратьям-католикам. Сложно было представить, чтобы нынешний вызов к Сесилу обуславливался сведением столь старых счетов.
Шашней с теми, кто ратовал за права католиков, публично или втайне, Томас не водил. Игра эта была небезопасной. Соглядатаи Роберта Сесила были велики числом, а награда за доносительство – весьма соблазнительной для всех, кто имел на католиков зуб, а то и просто положил глаз на их имущество.
Среди дворян нередко можно было встретить таких, кто за веру поплатился конфискацией своих имений и угодий, а то и вовсе оказался обвинен в государственной измене. Многие на этих преследованиях нажили себе состояния, как в свое время при Генрихе VIII, разорившем монастыри и храмы папистов. Теперь те же гонители активно поддерживали Елизавету – во всяком случае, в той степени, в какой она гарантировала им право владения отчужденной у страстотерпцев собственностью.
Трудно предположить, чтобы его скромное имение привлекло внимание Сесила или кого-нибудь из его окружения. Единственная причина, по которой всесильный вельможа мог затребовать его в Лондон, – это, скорее всего, визит того молодого рыцаря Ордена.
По спине прокатился холодок. Если это действительно так, то получается, он заблуждался, полагая, что отсидка в укромном уголку сельской местности убережет его от чуткого догляда. Мало что может ускользнуть от ревнивых, далеко видящих глаз Сесила и его прихлебателей… Черт бы побрал этих святош, что выставили его из Ордена! Надо же, снизошли. Соизволили вспомнить о нем, можно сказать, на закате дней, когда уже, казалось бы, живи себе да поживай на покое. Дескать, так уж и быть, брат рыцарь, выручай: земля под ногами горит. Ну а как все отгорит и успокоится, мы тебя снова вышвырнем за ненадобностью.
В воздухе поплыл отдаленный звук колокола, возвещающий четвертый час пополудни. Томас вышел из задумчивости и, потянувшись в седле, направил лошадь на обочину, чтобы отчетливее видеть происходящее впереди. Нестройная колонна из путников и возов сейчас как раз взбиралась на вершину покатой возвышенности, откуда открывался вид на столицу, над которой призрачным туманом стелился древесный дым. Снег на крышах был грязновато-серым. В полумиле отсюда виднелся Смитфилдский рынок, куда мясники со всей страны сгоняли свой скот на забой и продажу. Чуть поодаль тянулись загоны для птицы и длинные торговые ряды. А дальше шла открытая площадка, где посреди куч спрессованного пепла назидательными перстами торчали в небо обугленные столбы. Одна из куч, судя по курящемуся над ней пару, была еще сравнительно свежа.
Место сожжения еретиков. Как-то, лет десять назад, Томас сам топтался в толпе, собравшейся поглазеть на казнь троих протестантских священников, что посмели ослушаться эдикта королевы Марии и продолжали проповедовать на людях, вопреки отзыву хартии на справление службы. Королева собрала на то действо весь двор и сама с высокомерной непреклонностью взирала на сожжение с нарядного кресла, установленного на подобающем возвышении. Томасу до сих пор помнились бесовски пронзительные вопли тех несчастных. Бедняги корчились в языках пламени, которые быстро прорастали сквозь вязанки хвороста, уложенные на небольших постаментах, где стояли ослушники. Минута, и их уже поглотили бурные взвихрения яркого красно-желтого пламени, сквозь которые какое-то время проглядывали черные фигуры в цепях. Трещало горящее дерево, сверлили воздух вопли, шевелились в мучительных корчах силуэты. Та картина жила в памяти до сих пор; вот и сейчас при воспоминании о ней захолонуло сердце. Отведя от столбов взгляд, Томас цокнул языком, и его лошадь перешла на рысцу.
За Смитфилдом тянулась городская стена – некогда грозная линия обороны, давно уже, впрочем, пришедшая в упадок. В отдельных местах стена просела и осыпалась, а ров, опоясывавший некогда город, был теперь наполнен застарелыми горами мусора и человеческих отходов, скапливавшихся здесь на протяжении поколений. Тяжелая стойкая вонь, какую не одолевал даже зимний холод, наполняла воздух на въезде в массивную арку Новых ворот, за которыми на въезжающего обрушивался многоголосый гомон английской столицы. Крики уличных торговцев и зазывал, детский плач и зычные голоса тех, кто стремился перекричать общий шум, – все это заполоняло и давило на слух так же, как шибали в ноздри запахи выпекаемого хлеба и жаркого, вонь всевозможной тухлятины, отбросов и нечистот. Вдоль проезжих улиц Лондона тесно, впритирку, стояли всевозможные строения, нависая таким образом, что каждый более высокий этаж выступал над тем, что пониже, придавая улицам гнетущую сумрачность.
И даже хорошо, что тусклый свет над гребнями островерхих крыш начал вскоре угасать, а Лондон сделался царством теней. Между тем дорога, став заметно шире, повернула на Холборн. Томас ехал, не реагируя на спешащих рядом с лошадью разносчиков, скороговоркой сватающих проезжему рыцарю снедь и всякие безделушки. Одновременно он бдительно поглядывал на переметные сумы, чтобы их, чего доброго, не подрезал кто-нибудь из уличных воришек, которых здесь пруд пруди: только и ждут, чтобы поразжиться на ком-нибудь из ротозеев. А вот и въезд на Друри-лейн; Томас повернул лошадь на сравнительно спокойную боковую улицу. Лавки, что тянулись здесь по обе стороны, были не в пример богаче, с красочными вывесками, предлагающими разнообразие богатого товара: тут тебе и тонкие ткани, и вина заморские, и сыры с фруктами, и серебряная утварь с неблизкого Востока, и стекло со всей Европы. А между лавками возвышались дома, один другого вычурнее и краше, и все богаче по приближении к Олдуичу и различимой отсюда Темзе.
Перед тем как стемнело, Томас остановил какого-то посыльного мальчишку со свертком под мышкой и спросил, где здесь дом Роберта Сесила, на что тот указал ему на внушительного вида особняк с просторным двором, занимающий угол Друри-лейн и часть смежной улицы. Фасад особняка – сплошь резное дерево и выложенные узором кирпичи – выходил непосредственно на Друри-лейн. Боковые ворота вели во внутренний двор с конюшней. На въезде путь Томасу преградили два дюжих привратника, пропустив его во двор лишь по разъяснении, что у него назначена встреча с их господином. Тогда Томас, спешившись, отдал поводья подоспевшему конюшему и был препровожден к задней двери дома, где его принял под свою опеку один из домашних челядинцев в таком же добротном синем сукне, что и гонец, приезжавший к Томасу накануне.
Рыцарь еще не раз объяснил цель своего визита, и тогда его через центральный вестибюль провели по лестнице наверх и далее по коридору, где вдоль всего пути следования свечи таинственно озаряли живописные полотна, вывешенные на дубовых панелях стен – почти сплошь сцены охоты или портреты напыщенных родственников. Лишь одна из картин изображала библейский сюжет. Томаса провели в небольшую приемную с деревянными скамьями; освещал и обогревал ее камин. Сейчас в огонь закладывал свежие поленья стройный молодой слуга – смугловатый, с нежными чертами и вишнево-карими глазами, настолько пронзительными, что Томасу сделалось слегка неуютно.