Бригада тогда вступила в бой за село Старомищизна на Украине. Фомичеву надо было срочно связаться с командным пунктом взаимодействующей стрелковой дивизии. И вот возвращаемся в бригаду. День был ясный. Видели, что в небе кружила «рама». Потом появились бомбардировщики. Я насчитал их десятка три. Заходят для бомбометания.

Фомичев торопил, для командира неизвестность хуже всего. У обочины дороги увидели разбитые санитарные машины. «Все погибли!» — молнией пронеслось в мозгу. Поодаль стояли палатки и люди около них. Отлегло от сердца: успела медицина выгрузиться до налета фашистских стервятников.

А навстречу понуро тянулись пленные, отходили в сторону, уступали танку дорогу.

— Не тот стал немец! Не тот! Не похож на оголтелого, образца сорок первого года! — сказал Фомичев.

Иные фашисты отваживались приветствовать, махали руками. Фомичев в книге «Огненные версты» написал, будто бы я крикнул: «Ниже головы, гады!» Может, и крикнул, сейчас не помню.

В штабе бригады в деревне Сороки долго не задержались: нужно было ехать в батальон. На броню сели начальник политотдела бригады М. А. Богомолов, старшина с мешком продуктов.

Сороки и деревня, за которую шел бой, на возвышенностях. Между ними низина и ручей. Грязь непролазная, горючее доставляли самолеты. Застрять даже на танке проще простого. Спускаемся в низину, а по нам фашисты из орудия. Фомичев приказывает: «Быстрее! Быстрее!» Надо проскочить простреливаемый участок, укрыться за склоном.

Вижу мостик через ручей и на нем четкие следы гусениц. Думаю: какой-то батальон здесь перебрался. Но едва танк вполз на мостик — оглушительный взрыв. На миг потерял сознание, а когда пришел в себя, соскочил с танка, смотрю: где комбриг? Фомичев в трясине, рука у него в крови. Без фуражки. Богомолов, старшина тоже в трясине. С брони всех разбросало. Механик-водитель и стрелок-радист убиты.

…Получен приказ — идти на Львов. Наша бригада в передовом отряде корпуса.

По бездорожью, сминая лесные завалы, небольшие вражеские заслоны, — это был неожиданный и смелый маневр, — через трое суток вышли на южную окраину Львова. Раннее утро 21 июля. Не давая возможности врагу разобраться, откуда и какие силы русских войск прорвались, вступили в уличные бои.

Фомичев показал на двухэтажное здание:

— Там будет штаб бригады!

При штабе кроме танка комбрига еще две машины: одна со знаменем бригады, другая с штабной рацией. Они в моем подчинении, надо их укрыть, организовать охрану, а Фомичев уже торопит: скорее в бой. Мчимся в батальоны. Мое дело башню крути, чтоб хоть люком прикрыть командира — пули вокруг свистят. А он то и дело: «А ну, Ясиновский, пару снарядов туда!.. Сюда!.. Обходи левее!.. Давай прямо!»

Трудные были бои в Львове: узкие улицы, танкам негде развернуться. От танкистов требовалось особое мастерство ведения ближнего боя. Гитлеровцы ожесточенно сопротивлялись. Мы несли потери и в технике, и в людях.

Шли бои на улицах Львова, а в это время вражеская группировка, вырвавшаяся из окружения в местечке Броды, отрезала бригаду от своих. И двое суток не только подкрепления, связи с корпусом не было. Корпусные разведчики не могли пробиться в город.

О тех днях мы часто вспоминаем с моей женой Анной Ивановной. Была она в медсанвзводе нашей бригады, тоже доброволец. Фельдшер Аня Худякова.

Медсанвзвод расположился на окраине Львова в огромных печах старого кирпичного завода. Толком не успели и мало-мальски оборудовать перевязочную, как стали поступать раненые. Их приносили на руках, привозили на машинах, на танках. Пулевые ранения, осколочные, ожоги.

В медсанвзводе три врача, фельдшера, медсестры — всего тринадцать человек. Надо бы раненых, после оказания первой помощи, отправить в госпиталь, а в окружении о каком госпитале можно думать. Скоро раненых стало не на что класть, кончились простыни, а вокруг красная кирпичная пыль лежит толстым слоем. В ближних домах собирали подушки, одеяла. Последнее отдавали жители.

Кончились медикаменты, перевязочный материал. Аня с Тоней Загайновой пошли искать здание, где располагался немецкий госпиталь. Нашли. Там на кроватях, на полу валялись пристреленные своими же немецкие раненые.

Семь суток шел бой в городе, семь суток девушки не знали ни дня ни ночи. У Тони Загайновой на руках появились мозоли от шприца.

…По желанию трудящихся Львова в городе на высоком постаменте установлен танк. А на своих собраниях рабочие, служащие приняли письмо и послали его на Урал. Очень памятно и дорого нам, добровольцам, это обращение. Вот несколько выдержек из него: «Дорогие товарищи уральцы! С большой радостью сообщаем вам, что уральские гвардейцы-добровольцы первыми ворвались в город Львов. Это вашими танками и самоходными орудиями, пушками и минометами уничтожали гитлеровцев на улицах Львова уральцы-танкисты…

Мы гордимся гвардейцами, героями-воинами.

Мы гордимся уральцами-богатырями труда, кующими грозное и могучее оружие. В первых сообщениях по радио, в первых газетах, дошедших до нас в дни освобождения, мы услышали ваше слово к Государственному Комитету Обороны — ваш полугодовой рапорт об успехах промышленности области. Так предстала перед нами великая сила — сила советского народа, неразрывная и несокрушимая связь тыла и фронта».

Правительство высоко оценило боевые заслуги танкистов. Многие воины были удостоены звания Героя Советского Союза. Присвоили это высокое звание и комбригу Фомичеву.

Его вызвали в штаб армии, а я в это время был переведен в батальон. Фомичев был недоволен, однако не отозвал. Наверно, понимал молодого офицера. Хотелось мне быть рядом с боевыми товарищами. Мне тогда перед Аней было стыдно, что я не в первом ряду!

Однажды, было это в Германии, — тогда делали броски по семьдесят-сто километров в сутки, — шли колонной, передают приказ:

— Ясиновский! Вместе со взводом к комбригу!

Выехали в голову колонны. Фомичев стоял у своего танка, ждал. Я спрыгнул, подошел, доложил как полагается. Он провел меня метров на пятьдесят вперед, показал на колючую проволоку в три ряда.

— Заминировано фугасами. Саперов ждать некогда. Первым пойдешь со своим взводом!

В таких случаях командиры говорят: «Пройдешь — будет награда! Не пройдешь — вечная слава!» Если Фомичев решил пожертвовать танковым взводом, значит, другого выхода не было. Долго всматривался в колючую проволоку, в бурую мерзлую землю. И вдруг осенило! Говорю механику-водителю: «Видишь столбы с подвешенной проволокой? Строго по столбам! Подминай!» — И ведь прошли! А за нами все остальные!

Висло-Одерская операция, в которой было уничтожено и выведено из строя более 60 вражеских дивизий, длилась всего лишь двадцать три дня. Сами гитлеровцы говорили, что подобных сражений Европа не знала со времени гибели Римской империи.

Наша бригада принимала участие в этой операции. Река Одер была последним, сильно укрепленным водным рубежом на пути к Берлину. Мы вышли к реке в последних числах января у города Штейнау. В эту пору Одеру полагалось быть скованным льдом, а он оказался вспученным, лед от берегов отошел, местами переломался.

Попытка захватить мост с ходу не удалась. Фашисты мост взорвали, бросили на нас авиацию, вели яростный огонь.

В 24.00 все танковые батальоны комбриг вывел к реке, выстроил в два эшелона в 300—400 метрах от Одера. Сигнальная ракета — и массированный огонь по городу минут 30—40. И в то время, когда фашисты приходили в чувство от нашего «подарка», бригада совершила марш-бросок на север, километров на 15—20, и ночью с ходу форсировала Одер.

Второй танковый батальон перебирался через реку первым. Нам было приказано наступать на Герцогсвальдау. Мы туда подошли с юга, а овладеть городом не удалось. Командир батальона капитан И. С. Пупков доложил обстановку Фомичеву. Комбриг приказал закрепиться и держаться до подхода основных сил.

Днем гитлеровцы несколько раз накрывали нас артогнем, пытались атаковать, но безуспешно. А уже в сумерках на позиции двинулись шесть «тигров» и пехота. Дуэль с «тиграми» — дело не простое. Мы укрывались за домами, меняли огневые позиции, огонь вели прицельный. «Тигры» были выкрашены в белый цвет, а снега уже не было. Один танк мы подбили, но загорелся и наш танк. Прикрыли свою машину огнем, дали возможность экипажу подальше уйти.