Никто не курил, но если бы и курил, то запах дыма не мог достичь моей комнаты. Я осторожно прошелся вдоль всего необитаемого и погруженного во мрак северного крыла. Нигде из-под двери не виднелось света, ни даже слабого проблеска из замочной скважины. Кругом все было тихо, если не считать скрипа окон и старых стен. Я даже осторожно приоткрыл двери соседних комнат. Из этих совершенно темных комнат мне пахнул в лицо холодный и затхлый воздух, который бывает в давно пустующих помещениях. А запах табачного дыма в них был настолько слаб, что я сомневался в том, был ли он вообще. Только по возвращении в свою комнату я снова ощутил сильный запах. Озадаченный, я закрыл дверь и включил свет.

Это не был запах моих сигарет, пахло более крепким сортом табака. Я вспомнил, что во время нашей непродолжительной вечерней беседы, никто вообще не курил. Удивленный, я тщательно осмотрел комнату и ванную. Конечно, я не обнаружил никаких следов недавнего пребывания кого-либо. Я принялся даже искать потайные ходы в стенах, сознавая всю нелепость и мелодраматизм этого. Но я понимал, что в те отдаленные времена, когда строился этот старый дом, потайные лестницы и скрытые двери были обычным и распространенным явлением, соответствующим условиям жизни той эпохи. Но я не нашел ничего. По сути дела, не было и подходящего места для чего-либо подобного, разве что за огромным шкафом. Но я не решался сдвинуть его с места, опасаясь разбудить всех обитателей отеля.

Запах стал слабее, может быть, я начал привыкать к нему. Я снова лег в постель. Лицо у меня горело, плечо отчаянно ныло, и я не мог выбрать положения, в котором боль не была бы такой острой.

Однако мне снова удалось забыться тяжелым сном. Запах табачного дыма – по существу, глупое и эфемерное явление – утром потеряло свою значительность, хотя я и сказал о нем Лорну.

Марианна, помрачневшая, с красными глазами, принесла мне поднос с завтраком и поспешно удалилась. Испытывая дикую боль, я натянул на себя рубашку и пиджак и, сделав жалкое подобие галстука, пошел вниз. Выйдя из комнаты, я снова встретил девушку. Она несла другой поднос, и я спросил ее, не поселился ли кто-нибудь по соседству со мной. Она покачала головой, точно не поняв моего вопроса, и пошла дальше. Бедное дитя, она перестала улыбаться. Я невольно спросил себя: каковы были ее взаимоотношения с маленьким Марселем?

В холле я застал Лорна. Вежливо, но без особого интереса он выслушал мой рассказ о табачном дыме. Конечно, при дневном свете история звучала глуповато. Лорн с равнодушным видом предположил, что где-нибудь поблизости курил полицейский, и обещал узнать это. Осведомившись о состоянии моего плеча, он сказал, что уходит в полицию для выяснения дел.

– Полиция трудится вовсю, – сказал он. – И если я применю правильную тактику, мне удастся узнать, какие у нее успехи и каковы дальнейшие планы. Наверняка есть на примете что-то определенное, иначе отель не охранялся бы так тщательно. На французскую полицию, мистер Сандин, не следует смотреть пренебрежительно, она работает хорошо.

– В таком случае, возможно, будет обнаружен настоящий убийца, а меня освободят от подозрений.

– Возможно, – уныло ответил Лорн, будто хотел сказать: "Думайте так, если это вас утешает!"

Я вышел следом за Лорном во двор. Там сидел отец Роберт и курил. Увидев меня, он поспешно загородился газетой и принялся прилежно читать. Неподалеку от него, на спинке стула, сидел Пусси. Я тоже сел на ближайший стул. С неприязнью я заметил, как голова полицейского появилась в проеме входной двери, оглядела меня, затем вновь спряталась. Я понял, что за мной внимательно следят.

Я с подозрением принюхался к табачному дыму священника, но он был не тот, что так необъяснимо вторгся ночью в мою комнату. Я погрузился в размышления, продолжая незаметно разглядывать загадочную фигуру отца Роберта. Почему же он так стремился обеспечить себе алиби?

Если бы он не сделал этого, у меня не было бы особых причин сомневаться в его добропорядочности. Вернее, никаких причин, за исключением уверенности, что тайный смысл этого ужасного дела кроется в глубине старого отеля, поэтому каждый его обитатель может быть на подозрении.

Но его старание обеспечить себе бесполезное алиби сразу настораживало.

– Это очень подозрительно, – говорил я себе, глядя на его длинные ноги, обутые в черные американские ботинки. Он объяснил происхождение ботинок, заметив как-то, что прожил два года в Америке. И его документы несомненно в порядке, так как полиция тщательно проверяла подлинность личности и прошлое каждого из нас и для него не сделала бы исключения.

Кроме того, мне сейчас показалась подозрительной его борода. Как правило, только миссионеры и русские священники носят бороды, а он, видимо, к ним не относился. Это была натуральная борода, и если считать, что он носит ее для маскировки, то отращивание бороды было длительным и утомительным процессом. Интересно, как выглядело бы лицо этого человека без жидкой рыжей бороды?

Пусси кричал, барахтался, затем, взмахнув крыльями, неуклюже слетел вниз со стула. Птица накануне была со мной, как раз перед тем, как вошел Марсель. Потом я не замечал никого, слушал Марселя, А позже началось смятение и волнение. Интересно, куда девался Пусси? Что он видел? Неужели нет никакой возможности выудить сведения, таящиеся в глубине его глаз, напоминавших пуговицы от туфель?! Глаз, глядевших так же всезнающе и загадочно, как у его хозяйки.

Однако он не мог говорить, его этому не обучали. Но было бы ошибкой утверждать, что он не мог передавать своих впечатлений и чувств. Порой он делал это очень красноречиво, и его способность выражать эмоции была просто чудесна.

На этот раз Пусси жалобно закричал, забрался к священнику на колени и принялся тщательно разглядывать его бороду. С разочарованным и презрительным видом он склонил набок голову, и это удивительным образом совпало с моими мыслями.

Внезапно послышался шелест газеты, и из-за нее появились гневные глаза и рыжая борода священника. Должно быть, я глядел на него в упор долгое время. Меня искренне забавляла циничная поза попугая. Отец Роберт прошипел:

– Ну что, вы насмотрелись на меня? Неужели это такое интересное занятие?

И это была правда, я действительно смотрел на него. Но я воспользовался случаем, который предоставляли его слова.

– Если хотите знать, я смотрел на попугая, – ответил я, – и думал о том, что рассказал мне Марсель.

Я смотрел прямо ему в глаза и заметил, как они внезапно стали неподвижными и злыми, как у кота. Лицо его, обрамленное жидкой огненной бородой, сразу помрачнело.

Вдруг он заговорил, причем его желто-серые глаза не дрогнули и их суровый взгляд не отрывался от меня.

– Марсель? А что он рассказал вам?

Я немного колебался, затем решил сказать ему.

– Он сказал мне правду о вашем алиби. Он сказал, что вы не были больны и он не находился с вами в вашей комнате.

Казалось, он был подготовлен к этому, так как тотчас холодно сказал:

– Ну и что же?

Я пожал плечами и тут же решил не повторять этого жеста, пока мое плечо не заживет.

– Ну и что же? – повторил я. Его глаза сохраняли спокойствие, но на мгновение в них вспыхнула искорка гнева. Было ясно, он рассердился на мой намек, что ему следует давать дальнейшие объяснения.

С минуту он молчал, но его темперамент не позволял ему долго скрывать обуревавшие его чувства. Сознавая, какая ярость крылась за его спокойным взором, я достал сигареты. С небрежным видом я протянул ему пачку и любезно сказал:

– Пожалуйста, возьмите сигарету!

– О, вы меня оскорбляете! – вскричал он. – Вы оскорбляете меня!

– Да что вы?! – мягко ответил я. – Едва ли можно считать оскорблением предложение сигареты! Осторожно, не наступите на птицу!

Он быстро посмотрел себе под ноги и отскочил в сторону, вовремя помешав Пусси перейти в лучший мир. Пусси снова закричал, тяжело взлетел на стул и поглядел на священника с таким видом, будто подтвердились его самые худшие подозрения в отношении этого человека. Наклоненная головка Пусси, казалось, намекала, что неплохо было бы поглубже заглянуть в его глаза.