В ответ на эту тираду начальник полиции только взял кувшин и налил солидную порцию утешительного средства в стакан Петигрю, сдобрив его минимальным количеством содовой. Петигрю с благодарностью принял предложенное средство, и какое-то время мужчины сидели молча. Затем, когда Макуильям хотел что-то сказать, в дверь позвонили.

Макуильям осторожно встал, отдернул занавеску и выглянул на улицу.

— Какая неловкость, — пробормотал он, возвращаясь в центр комнаты. — Там инспектор Тримбл. Должно быть, что-то серьезное, иначе он не нарушил бы моего приказа. Прислуга сегодня выходная, так что дверь придется открывать мне. — Он с отчаянием оглядел комнату. — Мне нужно было предусмотреть второй выход из дома. А здесь даже крысе не спрятаться. Хотя, может, мне поговорить с ним в прихожей, а вы посидите здесь, пока он не уйдет.

— Нет, нет, — смиренно ответил Петигрю. — Пусть войдет. Это будет великолепным завершением восхитительного дня.

Макуильям все еще колебался.

— Я думаю о его чувствах, — вздохнул старший констебль.

— К черту его чувства! Не понимаю, почему я один должен страдать из-за этого проклятого дела!

Звонок повторился, и Макуильям, беспомощно пожав плечами, вышел. Петигрю слышал, как открылась входная дверь и в прихожей раздался голос Тримбла.

— Простите, что беспокою вас, сэр, но дело такой важности… — говорил он, ловко спускаясь вниз по ступеням и привычно наклонив голову в нужный момент. Здесь он замер на месте, увидев Петигрю. — Прошу прощения, сэр, напряженно сказал он. — Я не знал, что у вас гость. Может, мне лучше…

В этот момент взгляд инспектора упал на проклятые улики, разложенные на столе. Это был тяжелый момент. Багровая краска залила его лицо, когда несправедливость его начальника медленно дошла до него.

— Я не знал, сэр, — повторил он, — не знал, что вы… что мистер Петигрю…

С нарастающим ужасом Петигрю увидел заблестевшие на глазах инспектора слезы. У него сжалось сердце, он судорожно искал подходящие слова, но они не приходили. Простить можно многое, подумал он, но несправедливость по отношению к профессиональной чести человека — почти непереносимое оскорбление.

На такой случай, как и почти на каждый, у старшего констебля было собственное лекарство. Он мигом оказался у буфета, нашел еще один стакан, наполнил его и сунул в руку Тримбла.

— Спасибо, сэр, но я не пью, — холодно сказал инспектор.

— Я знаю, но по этому случаю лучше выпить. Вам нужно выпить. Выпейте и садитесь… или лучше, сначала сядьте.

Он подтолкнул под Тримбла стул, и как раз во время. Инспектор упал на стул так резко, что едва не расплескал содержимое стакана. В состоянии полной растерянности он машинально поднес стакан к губам и сделал глоток. Крепость напитка оказалась для него слишком непривычной, и его первый опыт выпивки закончился длительным приступом жестокого кашля.

— Вам станет лучше, — сказал Макуильям, когда приступ пошел на убыль. — А теперь, мистер Тримбл, я должен перед вами извиниться.

Инспектор покачал головой.

— Сэр, — слабым голосом сказал он, когда смог заговорить, — вы в полном праве поступать так, как считаете нужным…

— Но я не вправе проводить расследование за спиной своих подчиненных. И если в данном случае сделал это, то по особой причине. Этого больше не произойдет.

Инспектор смотрел на старшего констебля, как будто впервые увидел его. Собственно, действительно, он в первый раз был уверен, что под словами его шефа подразумевается именно то, что он сказал, и ничего больше.

— С вашей стороны, сэр, это очень великодушно.

У Макуильяма на замечания подобного рода был только один ответ:

— Я вовсе не великодушный человек. Это лишь вопрос справедливости.

— Пожалуй, мне тоже стоит кое-что сказать, — заметил Петигрю. — Мистер Макуильям счел нужным попросить меня в качестве полного дилетанта рассмотреть факты по этому делу, потому что полагал, что мои познания как адвоката могут оказаться полезными в деле, выходящем за рамки обычного полицейского расследования. И я сделал то, что меня попросили, и в результате предложил линию расследования, которая и производится. Результат этого расследования только что получен, и, без сомнения, вы, как ответственный за этот случай офицер, будете с ним ознакомлены, — он взглянул на старшего констебля, который энергично закивал в знак согласия, — чтобы вы предпринять соответствующие, на ваш взгляд, меры. Но мне хотелось бы высказать мое личное мнение — что я только что сделал, — что полученные таким образом сведения абсолютно и полностью бесполезны. Может, они любопытны сами по себе, но это ни в малейшей степени не дает возможности решить проблему данного случая. Этого, инспектор, и следовало ожидать, когда вы обращаетесь за помощью к любителю-детективу; и, говоря от себя, могу от всего сердца одобрить сказанные мистером Макуильямом слова — этого больше не повторится. А сейчас, — закончил он, поднимаясь из кресла, — полагаю, вам предстоит обсудить какой-то важный вопрос. Мне как раз пора уходить, так что пожелаю вам доброго вечера.

Прежде чем Макуильям успел что-либо сказать, его опередил Тримбл:

— Я предпочел бы, сэр, чтобы вы остались, если можно. Этот случай доставил мне много хлопот, и я пришел сказать шефу, что сегодняшний вечер, похоже, делает его еще более сложным. Я… Я несколько растерялся, сэр, это так. Я собирался попросить шефа позвонить в Скотленд-Ярд, но раз уж вы здесь, может, вы избавите нас от этого. Я думал, что сам справлюсь с делом, но выходит, оно мне не по силам, поэтому я буду рад любой помощи, которую вы только сможете оказать.

Вероятно, никто, кроме самого Тримбла, не мог бы сказать, чего ему стоило это признание, но Петигрю не мог устоять перед таким призывом:

— Разумеется, я останусь, если мне позволит старший констебль. Я уже сказал свое мнение о ценности любительского расследования, так что вы предупреждены.

Он снова уселся, отказался от виски, который Макуильям тут же хотел ему вручить, и приготовился слушать.

— Что ж, инспектор, — Макуильям, вернулся к официальному тону, — как я понимаю, у вас для меня есть отчет.

— Не совсем отчет, сэр. То есть у меня не было времени напечатать его. Но ввиду огромной важности дела я подумал, что будет лучше немедленно довести его до вашего сведения. Вы получите мой отчет и соответствующие заявления к завтрашнему дню, чтобы вы полностью знали о состоянии расследования.

— Последний ваш отчет, который находится передо мной, касается вашего второго допроса Вентри.

— Именно, сэр. И вот после этого допроса я оказался в полном тупике. Мне казалось, что я проследовал по каждому пути, по которому только было возможно, но не понимал, куда повернуть. Тогда с помощью сержанта Тейта, здесь инспектор смущенно закашлялся, — я просмотрел дело с самого начала, чтобы проверить, не упустили ли мы чего-нибудь. Перечитывая документы, сэр, я вдруг подумал, что у нас есть один свидетель, чьи показания в высшей степени неудовлетворительны. Я говорю, сэр, о Клейтоне Эвансе.

— О Клейтоне Эвансе? — удивился Макуильям. — Очень интересно, мистер Тримбл. Продолжайте.

— Хочу напомнить вам, сэр, о моем втором допросе этого свидетеля. В его заявлении содержится чрезвычайно важное признание, что он был последним, кто общался с мисс Карлесс перед ее смертью, о чем совершенно не упоминается в его первом заявлении. Его объяснение по этому поводу заключалось в том, что его не спрашивали по этому конкретному поводу, и, когда я указал ему, что такое отношение к расследованию преступления неразумно, он пустился в какие-то дикие и невыдержанные рассуждения, которые отражены в моем отчете.

— Я прекрасно их помню.

— Так вот, сэр, мне пришло в голову, что, поскольку у мистера Эванса весьма своеобразное отношение к таким вещам, можно допустить, что он располагает какими-либо важными сведениями, но не думает делиться с полицией. Поэтому я назначил с ним встречу на сегодняшний вечер и в третий раз провел с ним беседу. Я решил не торопиться, а подробно расспросить его обо всем, что он только мог вспомнить про предыдущий вечер и про тот, когда должен был состояться концерт. Он выражал довольно сильное раздражение во время разговора, но должен сказать, на все мои вопросы отвечал четко, и память у него оказалась очень хорошей. Однако ничего важного не появилось, пока я не коснулся сцены, которая имела место во время репетиции, в результате чего польский музыкант был уволен из оркестра. В этот момент, сэр, мистер Эванс сделал открытие, которое показалось мне первоклассной значимости, поэтому я сразу прервал допрос и пришел к вам проконсультироваться. Я записал мои вопросы и его ответы сразу после разговора, сэр, и хотя они сделаны по памяти, они почти полностью точны.