Следом за Писателем Граймс прошел на корму. Стоя рядом с ним, он смотрел в колодец для бриделя и следил за тем, как трюм наполняется водой. В мутном водовороте крутились обломки деревянной обшивки, крошась о переборки и трюмные трапы, сталкиваясь друг с другом, разбиваясь о шпангоуты и бракеты. “Романы” для выбивания спусковых стрел приходили в движение каждый раз, когда судно вздрагивало и переваливалось через гребень, и начинали крушить все и вся. Это подходило под статью “нанесение ущерба”, даже Граймс понимал это. И, с неизбежностью, рапорт под копирку во все инстанции.

Граймс знал это — и сильнее, чем прежде, хотел попытаться еще раз вернуться туда, где его ждали свои собственные заботы.

— Похоже, эта затея с затоплением трюма удалась, — проговорил он.

— О да.

— Тогда, капитан… может быть, вы найдете минутку, чтобы обсудить один вопрос. Как вернуть меня в мой мир, в мое время…

— Марш отсюда! — рявкнул писатель. — У меня есть дела поважнее, чем трахаться с вашими проблемами!

Могучий порыв ветра подхватил Граймса, швырнул его в темноту. Последнее, что он слышал — это голос старшего офицера:

— Что это было, сэр? Мне показалось, рядом с вами стоит какой‑то тип в кителе, только уж больно странном…

— Просто игра воображения, мистер Бриггс. Игра воображения.

Он снова стоял в своей каюте, на борту “Далекого поиска”. Он смотрел на Соню, а Соня — на него, и огненно–рыжие волосы делали ее лицо еще бледнее.

— Джон! Ты вернулся!

— Да.

— Мы собирались задержаться и не улетать с Кинсолвинга, но наши господа и хозяева нажали на нас и потребовали, чтобы мы возвращались.

— Ничего страшного.

— Почему?

— Потому что где бы ты ни была, я последую за тобой.

Он сидел в своем салоне и пытался расслабиться при помощи выпивки. Он привел свой корабль в порт, поймав момент затишья между двумя депрессиями [45], перебросив балласт с кормы, чтобы скомпенсировать тонны воды в затопленном трюме, и миновал Отмель, даже не взбаламутив ила. Он был измотан и знал, что сон не поможет. Но занять себя было нечем. Его старший офицер был в состоянии проследить за осушением трюма, и даже, насколько это возможно, самостоятельно отдать необходимые распоряжения.

“Здорово я разобрался с этой треклятой историей”, — подумал он.

Он вставил лист в пишущую машинку, набил свою трубку, раскурил ее и начал писать. Когда последняя фраза появилась на белом листе, он посмотрел на рыжеволосую женщину на фотографии, которая стояла на столе.

“Потому что, где бы ты ни была, я последую за тобой”.

“И я уверен, ты будешь рад этому, старый сварливый ублюдок”, — пробормотал он.

— И все это действительно произошло… — пробормотал адмирал Кравински, изучая рапорт — толстую пачку листов, которая лежала перед ним на столе.

— Я… я полагаю, да, — ответил Граймс — не слишком уверенно.

— Вы знаете, о чем я говорю. Вы были там.

— Где — “там”?

— Избавьте меня от всей этой метафизики, Граймс, — адмирал выбрал одну из шишковатых сигар с обрезанными кончиками, которые лежали перед ним в ящичке, и закурил. Словно защищаясь, коммодор достал и принялся раскуривать видавшую виды вересковую трубку. Только сейчас он начал жалеть о трубке, которую потерял в этой заварушке.

Кравински сидел молча, окутанный облаками сизого дыма.

— В конце концов, это подозрительно, — изрек он после долгой паузы. — Очень подозрительно.

— Это вы мне говорите, — согласился Граймс.

— Я полагаю, нам придется оставить идею о колонизации Кинсолвинга — по крайней мере на время. Мне не нравится вся эта история с плодами творческого воображения… или творчеством плодов воображения, или что там еще…

— Так вам не нравится…

— Хорошо. Мое сердце обливается кровью. Довольны? А теперь, адмирал, у меня для вас есть одно дельце. Как раз в вашем вкусе.

— Адмирал? Так я получил повышение, сэр?

— Получите — после дождичка в четверг! Но, Граймс, если мне не изменяет память, вы являетесь почетным адмиралом флота Фарна — флота наземныхсудов, которые плавают по морю. Звание, которое ничего не значит. Но вам оно в кои‑то веки пригодится, потому что вы отправляетесь на Аквариус.

— Я бы не сказал, что мое звание ничего не значит, — возмутился Граймс.

— Тем лучше. В добрый путь, адмирал. Поднимайте якоря, ставьте парус, бросайте лот… что там еще делают эти мореходы, когда отправляются в путь?

— Должно быть, это будет интересно.

— Учитывая вашу способность запутывать все, что можно и нельзя — скорее всего, так оно и будет.

Все персонажи этой повести являются вымышленными.

Любое сходство с реальными лицами, живыми или умершими, — совпадение

Когда умирают мечты, что происходит с мечтателем?

Это была мечта Кемпа, хотя мы все — в той или иной степени — имели к ней отношение. Это была мечта Кемпа — но она была и мечтой Джима Ларсена, и мечтой Дадли Хилла, и моей. Среди космолетчиков сплошь и рядом попадаются те, что мечтают о чем‑то подобном. Особенно среди тех, кто предпочитает (или вынужден) делать свои дела в стороне от оживленных торговых трасс. Это была мечта, которую кое–кому из космолетчиков даже удалось осуществить.

Когда я впервые встретил Алана Кемпа, он был Первым помощником на старушке “Гончей” — я имею в виду “Гончую Приграничья”. Это был классический тип офицера–приграничника. Как и большинство из нас, он начинал службу на одном из крупных федеральных кораблей, а потом сбежал в Приграничье. С тех пор он сохранил выправку и манеры, которые порой выглядели напыщенными — особенно по контрасту с потрепанной униформой и не менее потрепанным судном, на котором он летал. Что до всего остального… Рослый, крупный, изрядно поседевший, с суровыми голубыми глазами — словом, образ настолько хрестоматийный, что кажется, будто подобные люди в действительности не встречаются. Ничего подобного. Позже, когда вы познакомитесь с ним поближе, привыкните к его холодноватой сдержанности и научитесь принимать ее как данность, вы поймете, что лучшего товарища по кораблю и вообще лучшего парня вам не найти. Если бы он не был таким — разве согласились бы мы все участвовать в его авантюре?

Старик Джим Ларсен — или Старина Джим, как мы его называем — Второй Инженер–Механик Манншенновского Движителя на “Гончей Приграничья”. В первый момент его возраст действительно бросается в глаза. Но стоит вам заметить его подвижность, живость, какую‑то неистребимую искорку юности в его серых глазах — и вы забудете и огромную лысину, обрамленную жалким венчиком жидких волос, и тщедушность его иссохшего тела, и морщины, изрезавшие его лицо.

Никто не знал, сколько ему лет. Его удостоверение Главного “имама” складывали пополам в разных направлениях столько раз, что дата рождения, равно как и прочие записи, почти стерлись. Впрочем, это закономерно. Эта дата ничего не значит, как и то, что корабль в этих корочках назывался “Кодекс”. Тем не менее он получил их еще во времена “гауссовых глушилок” — то есть звездолетов на двигателях Эренхафта. Насколько я помню, последний из этих звездолетов был списан еще до того, как я родился.

Дадли Хилл — Третий Помощник. Как и Кемп, он начинал службу на больших кораблях Межзвездного Транспортного Комитета. Но, в отличие от Кемпа, Хилл не стал дожидаться, пока ему дадут старшего офицера, а потом позволят мирно — или не очень мирно — уйти в отставку. Ходили слухи, что его очень настоятельно попросили выйти в отставку. Насколько я знаю, он имел непосредственное отношение к истории с “Бетой Скорпиона” и астероидом в планетной системе Ригелиана. Если верить тем же источникам, Хилла сделали козлом отпущения. На самом деле виноват во всей этой истории был капитан и владелец “Скорпи–онши Бетти” — но у того были влиятельные друзья в верхних эшелонах Комитета, и ему все сошло с рук. То, что капитан и команда оказались на волосок от гибели, в таких ситуациях мало кого интересует. Зато “Бродяг Приграничья” всегда интересуют опытные офицеры — поскольку их хронически не хватает, даже в наши дни. Никто не стал задавать лишних вопросов: главное, что Дадли был надежен и не злоупотреблял выпивкой — на самом деле, весьма редкое сочетание качеств для космолетчика, а тем более на Флоте Конфедерации.