Обратимся теперь к вопросу об особенностях взаимодействия тех или иных форм реально существующих нелегитимных объединений с конспирологической схемой. Подчеркнём, что в контексте «теории заговора» даже реальное тайное общество неизбежно претерпевает некоторые изменения, без которых оно не может в полной мере считаться конспирологическим «тайным обществом». А. Дарол замечает по этому поводу: «Ограниченное членство и, соответственно, особое значение принадлежности к “избранным” наблюдается в большинстве клубов и ассоциаций, где нет ничего тайного. Во многих организациях люди пользуются условными знаками, паролями и прочими кодами, и каждая группа стремится к достижению той или иной цели»^{264}. Поэтому с неизбежностью трансформация затрагивает многие важные аспекты бытования тайных обществ. В первую очередь это касается генезиса «тайного общества». Большинство действительных тайных обществ возникают как реакция на ту или иную социальную проблему, ставя перед собой, соответственно, чётко определённые политические, социальные, религиозные задачи. Выполнение этих задач и происходит в рамках политического заговора. Так, мы можем рассматривать деятельность декабристов вне приёмов конспирологического подхода. С этих позиций восстание декабристов «вписывается» в традиции, заложенные ещё в XVIII веке, дворцовых гвардейских переворотов, столь существенно влиявших на вектор развития российской истории. Отечественная историческая наука ещё в недавнем прошлом всячески подчёркивала ложность подобных сравнений, трактуя декабрьские события 1825 г. в качестве одного из важнейших этапов становления революционной борьбы в России.

Заметим, что и в контексте конспирологической парадигмы происходит существенная переоценка событий, приведших к попытке переворота 1825 г. Дело вовсе не в этической переориентации, меняющей позитивное отношение на негативное. Происходит структурное изменение логики понимания событий и людей, в них участвующих. На передний план выносится априорное наличие «тайного общества», возникшего задолго до самих декабристов. Ситуация усугубляется и усложняется тем, что проникнуть в скрытые замыслы заговорщиков нелегко из-за системы «матрёшечной» организации. Вот как об этом говорит один из виднейших конспирологов начала XX века: «Явные ложи служили удобным прикрытием тайных капитулов и ареопагов. Так, например, за военно-морской ложей “Нептун” скрывалась тайная ложа Гарнократа. За военными ложами скрывался и масонский “Союз благоденствия”, в который входили почти все будущие декабристы»^{265}. Конспирологи подчёркивают тот факт, что некоторые из участников выступления на Сенатской площади даже до конца не осознавали, в каком типе общества они принимают участие, что в принципе отвечает реалиям той ситуации. Более того, обратим внимание на то, что многие так называемые «декабристы» имели весьма опосредованное отношение к собственно декабристским тайным обществам. Как отмечает современный отечественный исследователь: «Есть случаи, когда авторы показаний утверждали, что знали о цели и существовании «тайного общества», но формально не являлись его членами, или, наоборот, признавая себя членами, утверждали свою полную неосведомлённость о его цели и программе»^{266}.

Поэтому, на наш взгляд, политический заговор как таковой и его конспирологическая интерпретация, включающая некоторые действительные, реально произошедшие события, не могут рассматриваться в едином исследовательском контексте.

Необходимо чётко различать такие понятия как «теория заговора» и ксенофобия. В отличие от «теории заговора», ксенофобия представляет собой интуитивно-эмоциональное отторжение, неприятие представителей иного этноса, расы. Как правило, ксенофобская реакция индифферентна к рассмотрению социально-политических форм организаций отторгаемого объекта. Данный вид реакции ситуативен, последующая апелляция к религиозным, этическим, историческим различиям уже выходит за рамки ксенофобии и принимает форму национализма. Именно национализм рационализирует, придаёт дискурсивность и культурную легитимность архаико-эмоциональным проявлениям ксенофобии, поднимая её на более высокий уровень. «Национализм как идеология или как социальное движение — явление исключительно нового, “модерного” времени; он не известен в странах, не затронутых процессом модернизации. Национализм возникает как специфическая идеология массовизации, то есть как формирование представлений о коллективной общности и целостности, охватывающих все прочие социальные образования, которые существовали прежде: сословия, конфессии, территориальные или этноязыковые общности и группы»^{267}, — отмечают современные исследователи. Поэтому необходимо чётко отличать национализм от внешне похожих на него образований и явлений: этноконфессиональные общности, этноплеменные формы солидарности и, в нашем случае, проявления ксенофобии.

Ксенофобия и национализм различаются не только содержательно, но и по месту бытования. Ксенофобия может существовать, естественно с различными степенями проявления, как в традиционном, переходном, так и в модернизированном обществе. «Теория заговора» же, как и национализм, свойственны исключительно модернизированным обществам. Традиционным обществам «теория заговора» не нужна, все практические задачи находят своё решение при актуализации архетипов, устойчивых к самым сильным социально-политическим потрясениям.

Практическое объяснение этому находим при обращении к социологической теории Ф. Тенниса. Согласно его точке зрения, всё богатство социальных форм, общественных институтов сводится к двум основным видам: общности (Gemeinschaft) и обществу (Gesellschaft). Общность берёт своё начало в семье, в которой органически сочетаются функции собственно социальные (иерархия) и горизонтальные связи. Именно родовые связи внутри общины позволяют ей сохранять или восстанавливать устойчивость при самых неблагоприятных условиях. «Основанное на кровных узах сосуществование делает общность особенно сильной и стабильной формой социальной системы. Даже будучи разлучёнными, например, территориально разделёнными, члены общности по существу остаются связанными между собой»^{268}. Исходя из этой позиции, общинное единство ощущается как единственная возможность сохранения индивида, возможность индивида обрести некоторую ментальную и социальную устойчивость в зыбком и зачастую неопределённом внешнем мире.

С другой стороны, устойчивость оборачивается инстинктивным желанием оградить подобный вид связей, отношений от любого внешнего воздействия. Воздействия могут принимать совершенно различные формы: культурные, политические, экономические и т. д. «Попав в иноэтническую среду, человек мгновенно обнаруживает различия в языке. Определённый дискомфорт и неловкость создают и менее значимые этнические определители, или маркеры, например, одежда, пища, манера общения»^{269}. Но первой формой данного влияния становятся непосредственные, личностные контакты с представителями иных обществ, этносов, рас. Поэтому ксенофобия и выступает как отражение коллективного неприятия потенциальной возможности изменения (деформации) общинного бытия. Приведём высказывание по этому поводу известного американского писателя Г. Ф. Лавкрафта: «Китайцы считают наши манеры плохими, наши голоса — хриплыми, наш запах — тошнотворным, а нашу белую кожу и длинные носы — омерзительными, словно проказа. Испанцы считают нас пошлыми, грубыми и неуклюжими. Евреи… искренне полагают, что мы дикие, садистские и по-детски лицемерные. Так каков же ответ? Просто держитесь как можно дальше от массы всех этих почти равных и высоко развитых рас»^{270}. Говоря об относительности национальных и расовых стереотипов, писатель делает парадоксальный вывод об их внутренней, внеэмпирической истинности. Размышляя о специфике возникновения особого типа англосаксонского протестанта, сформировавшегося в Новой Англии, Лавкрафт подчёркивает, что это стало возможным лишь при условии сохранения социокультурной и этнической замкнутости. Причём этническая изолированность имеет куда большее значение по сравнению с социокультурной. Для Лавкрафта — родившегося и проведшего молодые годы в Новой Англии, недолгие годы жизни в Нью-Йорке были особенно неприятны из-за постоянных контактов с «новыми американцами», самого разного этнического и расового происхождения.