Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В конце представленной главы попытаемся суммировать её основные посылы. «Теория заговора» не является отражением массового сознания, её источником выступают рациональные схемы, предлагаемые интеллектуалами. Для интеллектуалов же конспирологическая деятельность — средство социокультурной реабилитации. Созданные эпохой Нового времени, её идеологическими потребностями, интеллектуалы призваны производить именно идеологию. Неизбежным следствием этого выступают их претензии на активную роль в управлении обществом — как выражение особой «миссии интеллектуалов». Пограничным в этом смысле пунктом выступает эпоха Просвещения — время одновременного и подъёма, и спада влияния интеллектуалов. Адекватным примером служит личностное признание интеллектуалов, когда ведущие европейские правители состояли в переписке с просветителями, приглашали их ко двору, назначали индивидуальные пенсии.

Но созданное с активным участием интеллектуалов государство нового типа (те или иные варианты абсолютистской монархии) порождает и особую систему управления — бюрократию. Эта система по сравнению с предыдущей обладает рядом следующих преимуществ: единая кодификация действий, возможность выполнения задач, требующих длительного времени, принципиальная установка на десубъективацию, вследствие чего возможным становится безболезненная для всей системы управления ротация управленческих кадров. Интеллектуалы, проиграв в этом соревновании, пытаются взять реванш в сфере деятельности наиболее комфортной для себя и чуждой для бюрократии. Эта сфера — продуцирование и толкование теоретического знания. Но уже знания не отвлечённого, а касающегося практически каждого рационально мыслящего субъекта общества. Они изобретают «теорию заговора», пытаясь вернуть утраченное влияние на социально-политические процессы. Зачастую, как мы это показали на примере баварских иллюминатов, интеллектуалы соединяют в себе три уровня «теории заговора»: выступают как субъекты, создатели «тайного общества» и, наконец, как интерпретаторы.

ГЛАВА 3.

Методологические проблемы толкования «теории заговора»

Будучи важным элементом политической и культурной жизни, «теория заговора» не могла не вызывать интереса у серьёзных исследователей. Тем интересней тот факт, что такое непростое явление трактовалось и трактуется поныне, как правило, в рамках одного методологического подхода. Данный подход, сформировавшийся в 60-70-е годы прошлого века, мы определяем как мифогенетический или неофрейдистский. Мифогенетический (неофрейдистский) подход базируется на понимании возникновения «теории заговора» как сублимации социальных неврозов и ставит её в один ряд с такими социально-психическими явлениями как чувство страха, ксенофобские настроения, беспокойство за будущее и т. д. Следствием этого выступает антирациональный характер, апокрифичность большинства вариантов «теории заговора». Исходя из названных особенностей, конспирологическое мышление определяется как параноидальное по своему содержанию. Так, Ф. Нойманн в работе «Тревога в политике» рассматривает крушение сословного общества как фактор, увеличивающий уровень социальной тревоги, беспокойства. Сама «подвижность» и, в известной мере, относительность общественной иерархии капитализма неизбежно гиперболизируют значение субъекта, его роли в историческом процессе.

Одной из первых работ на данную тему является сочинение В. Райха «Психология масс и фашизм», написанное в 30-е годы XX столетия. Анализируя причины влияния нацистской пропаганды на массовое сознание, Райх указывает на их иррациональные аспекты, что, по его мнению, во многом и объясняет столь быстрый успех фашистской идеологии. Иррационализм проявляет себя в постоянном повторении некоторых образов и ассоциативных рядов: «борьба крови», «отравление крови», «всемирная еврейская зараза», «расцвет и упадок народов», в большинстве своём не поддающихся рациональной дешифровке. Сущность этих образов раскрывается через акты агрессивного тотального неприятия: «Расовая чистота, то есть чистота крови, представляет собой нечто такое, к чему надо стремиться и за что необходимо бороться всеми доступными средствами»{162}. В русле фрейдистского учения фашизм интерпретируется не как продукт идеологического конструирования, но как отражение практически вечного процесса сублимации, протекающего на уровне индивида. Страх перед сексуальным влечением создаёт табелированные области, наделяемые тотально отрицательной характеристикой, не имеющей какой-либо прочной связи с действительностью. Следствием этого является абсолютистское толкование политической и социальной жизни, имеющее манихейское, апокалипсическое выражение. «Фашизм характеризуется метафизическим мышлением, неортодоксальными взглядами, одержимостью абстрактными этическими идеалами»{163}.

Социально-психологические аспекты возникновения «теории заговора» находят своё толкование и в ряде работ отечественных авторов. Так, Н. Н. Вольский, говоря об источниках и механизмах функционирования конспирологического сознания, предлагает перенести центр исследования с непосредственно «теории заговора» на её носителя, то есть субъекта, считая, что без изучения особенностей последнего, любой анализ будет заведомо неполным. «Без них [субъектов «теории заговора»] все рассуждения о “еврейском заговоре” и о необходимости ему противодействовать приобретают, можно сказать, академический характер. На них можно было бы обращать столько же внимания, сколько и на “теории” Фоменко или Мулдашева»{164}. По мнению Вольского, субъект конспирологического сознания относится к особому социально-психологическому типу, для которого поиск внешних и внутренних врагов, с последующей манифестацией ненависти к таковым служит формой снятия страха. Причиной страха служит подсознательное отождествление сторонника «теории заговора» с объектом разоблачения. Вольский обращает особое внимание на то, что по национальным, социальным, образовательным признакам адепты конспирологии зачастую представляют собой полное зеркальное отражение «образа врага». «Фактически они страшатся самих себя, превращая свой страх в ненависть, направленную вовне. Можно сказать, что мы готовы возненавидеть любого, кого предполагается бить, лишь бы самим не оказаться в числе битых»{165}.

Несмотря на определённые результаты при его использовании, неофрейдистский подход демонстрирует свою явную ограниченность, как методологического, так и содержательного свойства. Методологическая недостаточность вытекает из уже отмеченной односторонности в трактовке соотношения субъекта, носителя конспирологического сознания и объекта — собственно «теории заговора». Зачастую «теория заговора» трактуется как следствие патологических изменений в сознании, деструктивных процессов в личностной сфере. Так, Ж.-П. Сартр в повести «Портрет антисемита» попытался реконструировать ход причинно-следственных связей, приведших главного героя в лагерь антисемитов — сторонников «теории заговора». Источником данного процесса в итоге объявляются типичные фрейдистские конструкции. Почётное место среди них занимают такие традиционные, если не сказать шаблонные, психоаналитические посылы как исследование психосексуальных переживаний в детские годы героя, с неизбежным акцентом на Эдипов комплекс. Созревание персонажа сопровождается актуализацией гомосексуальных импульсов, находящих выражение как в латентной, так и в открытой форме. По мнению Сартра, совокупность подобных факторов практически неизбежно приводит субъекта к принятию «теории заговора», агрессивному поиску врагов. Философ приходит к выводу, что «теория заговора» является сублимацией внутренней агрессии, чувство собственной неполноценности, «ненормальности» смещается с самого субъекта и перенаправляется на внешний мир. Благодаря этому снимается «чувство вины» и возникает комплекс сверхполноценности. Нетрудно заметить, что концептуальность декларируемых положений имеет ярко выраженный субъективный характер, более того, они могут быть «завязаны» на психологических особенностях личности самого автора. Достаточно осторожно, но в то же время определённо об этом высказывается К. Альсберг. Анализируя воззрения Сартра на «еврейский вопрос», он отмечает их укоренённость в психосексульной природе автора: «Ответственность за собственное существование превращается у Сартра в садомазохистскую зависимость. Гегелевская диалектика Господина и Раба остается движущей силой его мысли, но обретает новое лицо после недавних разоблачений, связанных с Холокостом»{166}.

25
{"b":"210531","o":1}