Подобная схема в полной силе и более объёмно проявит себя далее в конспирологических построениях, по поводу которых мы ещё будем говорить. Завершим же данную главу признанием неизбежности возникновения «теории заговора». История дала для этого соответствующий богатый материал, был оформлен методологический аппарат и, главное, созрела та сила, которая могла бы их соединить, добившись невиданного прежде результата.
ГЛАВА 2.
Интеллектуалы и «теория заговора»
Следует заметить, что наши представления о значимости событий XVIII века до сих пор опираются на некоторые шаблоны и стереотипы. Принято говорить, допустим, о смене традиционалистских установок на рационалистические или об уходе суеверий под воздействием критики Просвещения, что приводит к возникновению нового типа индивида. О «недооценённой» стороне этого процесса свидетельствуют слова 3. Баумана: «Его суть [понятие индивида в Новое время] далеко не сводилась к простой замене одного на другое… нет, то было радикально новое понимание человека как существа, чьё поведение обусловлено его/ее познаниями, а эти познания, в свою очередь, детерминированы теми, кто даёт знание, истинными или самозваными “посвященными”»{99}. Иными словами, качественное изменение претерпевает в Новое время и эпоху Просвещения фигура интеллектуала.
При обращении к генеалогии «интеллектуалов» мы обнаруживаем, что исходным моментом их возникновения можно считать эпоху Средневековья. «Человек, чьим ремеслом станут писательство и преподавание (скорее, и то, и другое одновременно), человек, который профессионально займётся деятельностью преподавателя и учёного, короче говоря, интеллектуал, появляется только вместе с городами»{100}, — утверждает такой видный специалист как Ж. Ле Гофф. Сразу оговоримся, что средневековый интеллектуал не позиционировал себя в качестве оппонента Церкви, ниспровергателя устоев, авторитетов. Его позиция была более сложна и складывалась под воздействием ряда факторов.
С одной стороны, фигура интеллектуала не была самодостаточной, его бытование целиком было замкнуто в стенах университета.
Средневековый университет представлял собой организацию, созданную и функционирующую по подобию городских профессиональных корпораций. Следствием этого являлось аккумулирование в университетах значительных финансовых средств, оправданный интерес к которым испытывала светская власть. Закономерно, что в поисках защиты университеты обращаются, в первую очередь, к Святому Престолу. Оправданность данного шага демонстрирует вся интеллектуальная история Средневековья. Ватикан выступает последовательным и твёрдым защитником самостоятельности университетов. Так, Целестин III в 1194 году дарует университетам первые привилегии, Иннокентий III и Григорий IX уже в XIII веке утверждают автономность университетов. Естественно, это не свидетельствует о том, что интеллектуалы становятся ревностными защитниками церковных ценностей или о том, что Церковь приходит к рационалистическому варианту теологии: «Безусловно, святой престол признавал важность и ценность интеллектуальной деятельности; но его вмешательства не были бескорыстными. Выводя университеты из-под светской юрисдикции, он подчинял их церкви»{101}.
Во-вторых, не будем забывать, что связь между университетами и Церковью была и непосредственно-субъективной. К примеру, орден доминиканцев был во многом сформирован выходцами из университетской среды, что находило своё прямое отражение и в интеллектуальных аспектах жизни ордена. Поэтому не будем удивляться словам современного исследователя о причинах отсутствия интереса у доминиканцев к истории и историческим исследованиям: «Да у него [доминиканца] и вкуса к таким исследованиям не было, потому что он, сформированный своим студенческим, а то и преподавательским опытом, представлял собой в чистом виде продукт учебного заведения, которое отводило истории весьма жалкое место»{102}. На основании сказанного можно сделать ряд выводов, касающихся роли интеллектуалов в средневековом обществе. Несмотря на определённую специфичность занятий, средневековый интеллектуал, как это ни странно звучит, представляет собой интеллектуала в чистом виде, деятельность которого сосредоточена именно на изощрённой рациональной работе. В силу объективных исторических причин, он ещё является пока лишь носителем, трансагентом знаний, посвящая свою жизнь сохранению и передаче знания. С этой стороны деятельность средневековых интеллектуалов в полной степени соответствует «строгому» определению интеллектуала Б. Брокьери. Он пишет: «Мы именуем “интеллектуалом” в строгом смысле слова человека, который занимался не только собственно умственной деятельностью, но и передачей соответствующего опыта, человека, оснащённого своим особым инструментарием, имеющего свой путь развития и чётко определённые цели»{103}. Собственно эвристическая составляющая деятельности средневекового интеллектуала была сведена до минимума, что объясняется внутренне заданной установкой: предельно точным воспроизведением суммы знаний, адекватность определения которой и становилась предметом научных дискуссий и полемик. В этом аспекте нетрудно, конечно, заметить прямую связь деятельности средневековых интеллектуалов с христианской богословской традицией, целью которой является наиболее адекватное воспроизведение смысла, заложенного в библейском тексте.
Если в предшествующие времена роль интеллектуалов в культурной и политической жизни была весьма высока, то появление бюрократического сословия привело поначалу к сужению, а затем и маргинализации интеллектуалов. Мы имеем в виду, конечно, не социально-экономическую маргинализацию. В этом плане положение было благополучным, хотя и тогда уже наблюдалось определённое «перепроизводство» интеллектуальных кадров. Речь идёт о важнейших политических сдвигах, происходивших в Европе в XIV-XVII веках. Процесс формирования государств новоевропейского типа не мог происходить без деятельной и качественной поддержки со стороны интеллектуальной элиты. Её функции в этом процессе определялись двояко. С одной стороны, необходима была мощная пропагандистская программа по десакрализации средневековой социокультурной модели, признанию её неактуальности, невозможности использования в изменившейся действительности. Само создание абсолютистского государства было невозможно вне активной поддержки или хотя бы молчаливого согласия широких слоев населения. Это требовало, в свою очередь, создания некоего проекта, сглаживающего или нивелирующего естественную межсословную разнонаправленность интересов. Поэтому второй задачей интеллектуалов являлось поддержание социокультурного баланса уже на этапе становления новоевропейского общества. Необходимым было создание мощного пропагандистского аппарата по внедрению и поддержанию веры в объективно позитивный характер производимых изменений. Известный современный исследователь С. Г. Кара-Мурза говорит по этому поводу следующее: «Глубокие изменения в обществе невозможны без идеологического обоснования (даже если в этот момент говорится о «деидеологизации жизни»). При формировании этого идеологического обоснования «инженеры человеческих душ» обращаются к науке, как в донаучный период обращались к жрецам и философам. Что же может предложить им наука? Как она участвует в создании самих основ идеологии? Главным образом, через воздействие на самого человека: путём изменения картины мира, путём внедрения научного метода (как метода познания, так и метода мышления), путём создания и внедрения нового языка»{104}.
